4 мая официально считается Днём Звёздных войн, ведь английское «May the Fourth» по звучанию напоминает начало фразы «May the Force be with you». «Да пребудет с тобой Сила» – один из слоганов саги.

По случаю такого праздника сегодняшняя статья посвящена главному герою саги, Энакину Скайуокеру. Предупреждение: если вам дорог незамутнённый взгляд на этого персонажа, ни в коем случае не читайте дальше. Разбор героя будет вестись в формате личного мнения одного психолога, а это всегда чревато!

Не страшно? Тогда вперёд!

Детство

Началось всё, как всегда, давным-давно в далёкой Галактике.

У Шми Скайуокер, пленницы, проданной некогда в рабство, во время бесконечных космических странствий от одних хозяев к другим родился сын. Спустя годы Шми резко ответит на вопрос о том, кто его отец: “У него нет отца. Я его выносила”. Оставим в покое аллюзию на непорочное зачатие и устремим взоры на то, как складывалась жизнь маленького Эни, частично подглядывая на это психологическим зрением.

На планету-пустыню Татуин Шми с сыном попадают, когда Энакину три года. Что видит и чувствует мальчик? С ним и его матерью обходятся жестоко и равнодушно. Мама невероятно любит его и, как пишут в энциклопедии по миру Звёздных войн, тайно боится потерять. Страх в целом обоснован: первые хозяева Шми на Татуине воспользовались интересом мальчика к гонкам и позволили ему участвовать в этом мероприятии. Ребёнок трёх-четырёх лет не мог даже представить, как это опасно, зато его маме это было очевидно. А сделать она ничего не могла. Бессилие, когда не можешь ничего изменить и вынужден просто смотреть, как горячо любимое существо балансирует на грани жизни и смерти. Мощное, затягивающее и крайне травматичное состояние, которое трудно выдерживать самостоятельно.

В психологии есть понятие контейнирования. Это способность ощутить переживание во всей его глубине и при этом сохранить способность выбрать, что делать, что думать – а чего не думать и не делать. Имея образ контейнера, логически понимаем: если переживание “не вмещается”, то оно “выплёскивается” на окружающих.

И тогда возникает отдельная задача: распознать, где мои чувства и переживания, а где “отзеркаленные”, “выплеснутые” на меня. Эту задачу ребёнок начинает решать в возрасте 1,5-3 лет. Так выстраиваются эмоциональные границы. В идеальном мире сферических коней в вакууме эту задачку ребёнку помогают решать родители. В нашем чудесном, но не идеальном мире родителям не всегда хватает возможности сохранять собственный контейнер и помогать ребёнку выстраивать свой.

Судя по тому, что мы видим в событиях саги, Энакин “поймал” материнский страх потери. И этот страх зеркалом поселился в нём самом.

Отрочество

Травмы травмами, но даже на далёком Татуине жизнь продолжалась, и местами весьма бодро.

Шми и Энакин переходят во владения торговца сомнительной наружности и морали Уотто, обзаводятся минимальной собственностью и в принципе живут неплохо, по меркам рабов. Психологическим зрением можем отметить, что в возрасте, когда ребёнок впервые задумывается о своём гендере, Энакин видит в качестве “примера” носатое-крылатое существо своего пола, которое ради личной выгоды привирает и подтасовывает, льстит, когда это прибыльно, очень подвластно настроению и в целом скорее “оно”, чем “он”. Последнее интересно в контексте аскетической склонности джедаев не придавать значение своему полу. В целом же, образ мужского гендера у Энакина перед глазами яркий, но, пожалуй, специфический.

Носитель специфического образа Уотто тем временем заинтересован в развитии у Эни навыка пилотирования. Он хочет прибыли за счёт участия мальчика в гонках. Маленькому Скайуокеру безумно интересно летать, как любому ребёнку интересны игры. Да, он знает, что мама волнуется, но она не запрещает! А до момента, когда ледяной страх за жизнь матери отразится в зеркалах его души, ещё много лет. Из года в год Эни по-детски радостно и беззаботно идёт на риск, Шми старается скрыть, как она боится, Уотто получает свою прибыль, и всё бы так и продолжалось, если бы в песках Татуина не приземлился терпящий крушение корабль с парой джедаев на борту.

Энакину 10 лет. Начало подросткового возраста уже на носу, “мама, я уже совсем взрослый”, а тут ещё и победа в гонках. Первая и наконец-то. Мальчик радуется, что помог таким невероятным взрослым, переживает свой триумф – и практически сразу сталкивается с ошеломляющим известием: он теперь свободен. А ещё он теперь покинет свою маму. Никто не говорит об этом вслух, но в воздухе витает: навсегда.

Есть в нашей жизни события, которые называются пиковыми переживаниями. О пиковых переживаниях впервые заговорил А.Маслоу, как о моментах наивысшего счастья и полноты бытия. В этих переживаниях мы словно находимся в изменённом состоянии, Маслоу называл это высшим проявлением сознания. Внутри них меняется восприятие времени и пространства, а если спустя много лет обратиться к этим воспоминаниям, то состояние может вернуться со всей интенсивностью.

От чего зависит наступление этих состояний? Маслоу говорит об озарениях, об их внезапности. Но есть тип ситуаций, которые часто, если не всегда, сопровождаются пиковыми состояниями. Это моменты на границе жизни и смерти. Моменты максимального риска, когда выбрасывается такой букет гормонов, который приводит к состоянию пика. Психологи говорят о пике, который граничит с шоком, шоковой травмой, а потому опасен. Человек, переживший шоковую травму, в принципе склонен пытаться воспроизвести ситуацию, в которой был заработан шок. Таким образом работает психика, рассчитывая при воспроизведении обстоятельств излечить полученную травму. Если же принять во внимание, что рядом с шоком могли быть переживания максимальной полноты бытия, восприятие мира на экзистенциальном уровне, то и вовсе становится понятно, почему люди с шоковой травмой словно специально стремятся “идти по краю”, искать себе опасностей, необдуманно рисковать.

О шоковой травме можно писать отдельно, много, долго, поэтому сейчас ограничимся фактом: Энакин, только что переживший во время гонки границу жизни и смерти, столкнулся одновременно с невероятно счастливым известием о своём освобождении, исполнении давних мечтаний – и с известием, шокировавшим его сильнее возможной гибели в гонке. С любимой мамой придётся расстаться, вероятно навсегда. Понятное дело, что у ребёнка, выросшего в рабстве, могло быть много шоковых травм и до этого, но в контексте событий саги обратим внимание именно на эту.

Потому что именно здесь, в этих событиях, рядом оказывается Падме Амидала.

Юность

Падме утешает и укутывает в одеяло мальчика Эни, который жалуется на холод. Да, в космосе холодно, но юная правительница Набу укрывает его не только от физического замерзания. Только что буквально потерявший мать Энакин видит рядом женщину, которая позаботилась о нём.

Ни в коем случае не призываю видеть в истории любви Энакина и Падме всего лишь набор переносов-контрпереносов, но игнорировать такие совпадения кажется нечестным по отношению к создателям фильма. Ведь как достоверно воссозданы психологические механизмы!

И эти механизмы и запускают историю.

Появившись во втором эпизоде, Энакин говорит учителю Оби-Вану, что думал о Падме все 10 лет, которые они не виделись.

До самой войны клонов, до самой гладиаторской арены и Энакин, и Падме будут сопротивляться чувству, сильно сдобренному привкусом травм. А именно такие чувства как раз самые непреодолимые. Любовь, возникающая свободно, всегда оставляет выбор и воздух той самой свободы, которую в себе несёт. Травмы выбора не оставляют. В формулах “мы были обречены любить друг друга”, или “это было предопределено”, или каких угодно ещё, не подразумевающих зазора и выбора, заложен смысл: “мы были пробиты и ранены, и наши раны не оставили нам шанса выбрать, как мы обойдёмся с нашими чувствами”.

Любую рану необходимо исцелять.

Если у меня поранена рука, я буду плохо фехтовать.
Если у меня пронзено сердце, у меня не хватит меня, чтобы любить.

У Падме, вероятно, было больше свободы, ведь она долго выдерживала уровень напряжения между собой и Энакином. Но у Скайуокера раны были слишком глубоки и безнадёжны. Невидимы. Многие ли из его окружения задумывались о том, что у него вообще могут быть глубинные раны?

Успешный пилот, невероятно талантливый падаван, которому благоволит сам Канцлер (кстати, существо сомнительной морали, ради личной выгоды подтасовывающее и утаивающее…), неуёмный весёлый сорвиголова. Какие травмы? Какая внутренняя боль? Разве может возникнуть предположение о них?

Знает Оби-Ван, знает Совет джедаев. О том, почему они молчат и во что выливается такое молчание, читайте в статье «Тёмная сторона светлой стороны». Факт остаётся фактом: Энакину не помогают исцелить его рану.

Учитель так и не становится заменой отца: слишком уж не похож на тот образ, который был рядом с мамой в детстве. А вот образ матери как раз неимоверно силён.

Мустафар

Энакину снятся кошмары, в которых умирает мать — а после того, как она действительно погибает, образ в кошмарах меняется. Разумеется, теперь там Падме.

Страх смерти, который зародился в душе маленького мальчика отражением маминых глаз, игнорируется и избегается. А потому начинает выедать изнутри.

Что такого в этом страхе? Он есть в каждом из нас. Кто не боится потерять близкого любимого человека? Этого боятся даже самые истовые верующие. Потерять мать, сына, любимого – этого невозможно не бояться, это в нашей сути. Страх – это сигнал о жизненной важности.

Это в сути жизни и любви.

Беда приходит, когда страх берёт верх над любовью. Когда вера в жизнь и истинность жизни тускнеет, и на первый план выходят латы гарантий.

“Я обещаю, я не допущу твоей смерти”, — говорит Энакин вместо того, чтобы просто любить. Он перестаёт устремлять внимание на любовь, всем собой сосредоточившись на гарантиях.

Внимание – это куда более важное оружие, чем даже воля. Куда мы направляем своё внимание, то и цветёт.

Устремляем в мир и баланс – в жизни становится больше мира и баланса.
Устремляем в конфликты и страх – и никуда от них не скроемся.

Невероятное желание Энакина, чтобы любимая жила и была счастлива, под умелым воздействием Палпатина корёжится, искрит, меняет облики и приводит к лаве Мустафара.

Шлем

Потеряно прошлое.

Всё самое страшное, что могло случиться, случилось. Мертва мать. Мертва жена. Нет большей части тела. Невозможно дышать, видеть, слышать без приборов. Терять больше нечего. Внутри пустота, Энакин доеден своими страхами, выжжен своей яростью.

Терять больше нечего.

Да, Дарт Вейдер держится за своё место у кресла Императора. Ещё одно хитрое, не особенно гендерное существо, которому выгодны таланты юного Эни. История возвращается в самое начало. Только теперь рабство уже не внешнее.

Если у Энакина были любовь и надежды, которые сдерживали его сжатую пружину истерического страха, то Вейдер больше не сдерживается. Душит, сносит, взрывает, приговаривает, пытает. Зачем это ему? Ради власти? Вероятно, он сам считает именно так. Но он вообще очень много что считает по ходу событий.

Что происходит в его душе на самом деле? Непонятно, не узнать.

Но IV Эпизод называется “Новая надежда”, и только ли это надежда Республики?

Исцеление

Джедай с зелёным световым мечом приходит и освобождает Энакина.
В детстве это был Квай-Гон Джин.
Перед смертью этим джедаем становится сын.

Что пытается сделать Дарт Вейдер, узнав о сыне? Встроить его в надёжную прочную систему, выстроенную Императором. Чтобы были гарантии. Перейди на тёмную сторону! Потому что пока ты на светлой, ты уязвим. Вейдер больше не хочет рисковать. Он отказался от надежды.

Только вот Люк слишком отличается от отца.

Его воспитали дядя и тётя, которых любила та же Шми Скайуокер, отпустившая сына к звёздам. Вырастившая их будучи свободной, в семье, с надёжным мужем. У Люка было совсем другое детство, и тот же взгляд любви через поколение добрался к нему, уже без морозящего угрозой потери страха.

Вот кто приходит к Вейдеру сдаваться добровольно. То, что когда-то было непреодолимой ловушкой для Энакина, для Люка даже не возникает вопросом. Нет той боли, нет той зияющей раны, а потому совершенно очевидно, что сын пожертвует жизнью, но ни за что не согласится на приглашение тёмной стороны.

У него и так есть любовь, надежда, жизнь.

Не это ли видит в сыне Вейдер, глядя, как Император пронизывает тело Люка фиолетовыми молниями?

Трудно сказать. Но в этот миг созревает выбор, и этот выбор – риск всем.

Что ждало Вейдера, если бы Император убил его сына? Смерть мятежников, уничтожение последнего оплота Республики, долгожданная власть (и тепловая смерть, но не будем о скучном реализме). Как вариант.

Во-первых, это именно то, ради чего всё затевалось. Двадцать лет войн, и это не считая войны клонов. Столько времени, сил, финансов, удушенных военачальников. Скоро сказка сказывается, а вот сделать Империю не так-то просто.

Во-вторых, немногим выше мы предположили, что Вейдеру как раз хотелось власти.

В-третьих, за столько лет тёмная сторона стала уже совсем своей, привычной и знакомой.

И что, одним выбором пустить ВСЁ это по космическому ветру?

Пресловутая психология говорит, что чем больше усилий, времени, финансов мы вкладываем в проект, тем меньше вероятность, что мы от него откажемся. И это в рамках нашей бытовой реальности. А когда речь идёт о масштабе Галактики?

Вейдер видит, как страдает Люк. И как он зовёт: “Отец, пожалуйста!” За много лет до этого примерно то же кричала Падме, но тогда было не услышать.

Годы должны были пройти. События обязаны были случиться. Энакин до становления Вейдером не мог бы сам преодолеть свою боль. Ему было нечем исцелиться. Совершенно иной по своей структуре, Люк приходит и даёт отцу возможность исцеления.

Рана травмы убила когда-то молодого джедая.

Любовь сына, готового умереть, лишь бы спасти отца, путеводной звездой выводит через все галактики обратно.

Дарт Вейдер снова становится Энакином Скайуокером. Но уже не тем раненым мальчиком. А цельным. Добровольно выбравшим жизнь, вместе с её самым странным даром: смертью.

История Энакина в саге заканчивается его уходом. С другой стороны, она заканчивается – возвращением.

Автор: Юлия Гайдыдей