На заре психологии как науки возникло потрясшее мир направление под названием бихевиоризм. Создатель направления, Джон Уотсон, утверждал, что психология должна изучать не эфемерные категории, а объективно фиксируемые характеристики поведения человека. Поведение же и развитие, по мнению Уотсона, — не что иное, как рефлекторное реагирование на цепочку раздражителей. И только. Человек чувствует стимул и реагирует на него. Следом поступает соответствующий реакции стимул, и снова реакция. Так продолжается с самого рождения до самой смерти. Страшно, правда?

Автор: Юлия Гайдыдей

Будете как боги

Уотсон говорил, что, если узнает цепочку стимулов, поданных младенцу Шекспиру, он вырастит ещё одного Шекспира. Идентичного первому.

Бихевиоризм прогремел в интеллектуальных кругах. Ещё бы! Теперь-то мы сможем вырастить идеальное человечество! Только подберём подходящие цепочки стимулов. Чтобы «хорошие» черты в человеке стимулировать, а «плохие» наказывать и уничтожать. Для реализации своих проектов бихевиористы проводили поведенческие эксперименты, в том числе на младенцах (см. эксперимент с маленьким Альбертом). Если идёт речь о формировании идеального человека, почему бы не пожертвовать для достижения этой цели несколькими неидеальными?

Начало XX столетия располагало к не в меру циничному отношению к человеку. Идея сверхлюдей, обладающих всеми достоинствами и лишённых недостатков, витала в обществе. Евгеника призывала к избавлению генофонда от «явлений вырождения». Нацизм и фашизм ввергли планету в кровавую катастрофу, решив, что какие-то люди могут быть просто «материалом». Бихевиоризм вторил духу времени, рассматривая человека как набор реакций на совокупность стимулов.

Время показало, что подобный подход не ведёт к светлому будущему. Он провоцирует относиться к человеку как к объекту, с которым можно производить манипуляции помимо его воли. Воли?

Подвох

А где в этих теориях есть слова о воле человека?

Тут-то и кроется подвох. Бихевиоризм Уотсона не предполагал такой категории как «воля человека». Последователи метода быстро поняли, что схема «стимул → реакция» не работает. Были введены дополнительные переменные: образ, цель, потребности… Психологические журналы того времени пестрели всё более подробными схемами. Если сначала поведение описывалось лишь буквами S и R, объединёнными стрелкой, то теперь для этой цели использовались масштабные рисунки, стремящиеся учесть все возможные задающие поведение факторы.

Про волю так и не вспомнили.

Опасность метода, предложенного Уотсоном, в отождествлении человека с его поведением. Отказываясь исследовать субъективный мир личности, бихевиористы сместили внимание с внутреннего на внешнее. Важно, что человек делает, а почему он так делает – описывается набором переменных.

В этой схеме не остаётся места для свободы. Того самого дара Бога человеку, о котором знает каждый христианин. Той самой «неопределённой переменной», без которой человек из духовного существа превращается в объект и алгоритм.

В гипотезу классиков бихевиоризма верить не хочется. Хочется сказать, что это всё ложь, что они не правы. Как можно свести духовное существо к схемам и решить, что на этом таинство бытия человеком заканчивается? Конечно, вся теория – полная чушь!

В этом месте нас поджидает обратная ловушка.

Ибо прах ты и в прах возвратишься

На минуту отвлечёмся от усложнений, которыми расцвёл бихевиоризм после Уотсона. Вернёмся к начальной схеме: S → R. Стимул, рождающий реакцию.

А теперь положа руку на сердце. Так ли это отличается от нашей повседневности? Нервничаешь — шуршишь фольгой шоколадки. Не хочется работать — листаешь соцсети. Встретил в интернете мнение, отличное от своего — устремляешься в дискуссию на всю ночь. Пример посложнее? Пожалуйста! Знаешь, какие слова обрадуют начальника утром в понедельник — говоришь их, чтобы поддержать хорошие отношения, ведь в противном случае может поступить совсем нежелательный стимул, с реакцией на который так не хочется сталкиваться. Схемы могут усложняться, смысл остаётся неизменным.

Мы состоим из тех же клеток, что и другие живые существа — за малым исключением. Наш мозг и нервная система — всего лишь следствие эволюции. Наш страх за свою жизнь такой же, как у газели, убегающей от гепарда. Этот страх живёт в самом древнем отделе мозга, мозге рептилий. Диапазон же эмоций определяется развившимся третьим отделом: префронтальной корой. Это она умеет давать эмоциям красивые слова. Сами эмоции те же, что у телёнка, припавшего к вымени матери — второй отдел, мозг млекопитающих. Ничто из этого не делает нас духовными существами, ни в чём из этого нет следа вечности. Стивен Хокинг сказал: все мы состоим из частиц умерших звёзд. По сути, мы тот же прах, что и животные. Тот же прах, что стелется под нашими ногами. Частицы умерших звёзд, приходящие в мир и из мира уходящие, в промежутке живущие от стимула к реакции и новому стимулу.

Почему же столько печали в этом? Почему, стоит человечеству поверить в это по-настоящему, как начинают происходить ужасные вещи? Откуда бунт, если к человеку обращаются как к объекту, а не субъекту? Неужели так трудно смириться с тем, что мы нынешние — усложнённое клеточным составом черепной коробки племя обезьян?

Сложно. А главное — не нужно.

Итак, сыны свободны

И стимул, и реакция — явления материального мира. Электрический ток, идущий по нейронам нервной системы и заставляющий отдёрнуть руку от огня. Огонь, вспыхивающий от чиркнувшей спички в облачке серного запаха. Реальность, данная нам в ощущениях, замкнута физическими и биологическими законами вселенной. Как будто бы.

Но если ещё раз внимательно прислушаться к себе, то можно вспомнить те нечастые моменты, когда между S и R была не только стрелочка. Там словно появлялся крошечный зазор. Мгновение, быстрее вдоха. Момент выбора. Зазор, внутри которого дышал дух.

Ни один психолог, даже самый профессиональный, никогда не сможет измерить эту секунду свободного выбора. Не сможет отсчитать степень свободы, определённость выбора предыдущим опытом или его полную необоснованность. Психология и не должна этого делать, ведь это уже не территория науки.

Это территория таинства бытия человеком. Есть ли у нас свобода воли, искра духа, стремящегося к Духу с большой буквы? Есть ли зазор между материальным, где раскрывается место вечному?

Бихевиористы времён Уотсона, конечно, не верили в подобное. Реакция, не обоснованная предыдущим опытом, вполне может свестись к случайности. Есть же в биологии понятие спонтанных мутаций. Может быть, и выбор человека обусловлен не свободой духа, а случайностью.

Думая об этом, я вспоминаю Евангелие от Матфея, говорящее, что добро узнаётся по добрым плодам (Мф 7:16-20). Как показывает мировая история и история психотерапевтических направлений, отказ человеку в духовной составляющей ведёт к потере в человеке человеческого. Он становится объектом научения, винтиком системы, пешкой, которой можно пожертвовать. Вот почему в ответ на классический бихевиоризм поднялись такие направления как экзистенционализм Виктора Франкла — психолога, прошедшего концлагеря, — и гуманистическая психология. Эти направления возвращали в рамки психологического дискурса понятия свободы, любви и духовности. Не пытались посчитать это, измерить или доказать.

Просто давали этому место.

Мы материальные существа, сотканные из частиц умерших звёзд. Приходящие в мир и из мира уходящие. Наша жизнь по большей части определяется набором стимулов и протекает в реагировании на них – мысленном, эмоциональном, действенном. Даже религиозная сфера нашей жизни практически полностью материальна, и с этим ничего не поделать: мы люди.

Но есть то, что мы сделать можем.

Мы можем поверить в этот крошечный зазор между стимулом и реакцией.

И дать место вечности.