Критика в церкви и покаяние

Мы живем в необычное время.  Чем бы мы не занимались, так или иначе люди видят либо само наше действие, либо его последствие. Получается некий большой мир, разделенный стеклянными стенами. Где-то они более прозрачные, где-то затонированы в стремлении творить что хочется без помех.

Но штука в том, что эта «тонировка», бывает, местами стирается. Многое становится заметным. И тогда люди дают свою оценку происходящему.

Касается это и церкви. Для более ясного понимания хочу сразу разделить понятия земной церкви и Небесной Церкви. Именно так, с маленькой буквы – земная церковь, видимая нами. Небесная – Христос в сонме святых. И речь сегодня будет идти именно о первой, ведь это в ее адрес периодически поступает критика. В свою очередь некоторые люди, не желая слышать эти мнения, по разным причинам, в том числе и корыстным, приводят различные защитные аргументы. Цитируют учителей церковных – одной из самых популярных таких цитат, мне кажется, является: «Кому Церковь не Мать, тому Бог не Отец» (свт. Киприан Карфагенский). Ну или же приводят нравственные аргументы, касающиеся добродетелей, исторические, касающиеся канонов и т.д. Мол, нечего подвергать суждению и критике то, что складывалось веками.

Упрощенно, существует тезис «церковь вообще не должна подвергаться критике». Как изнутри, так и снаружи. Более того, тот, кто критикует часто прямо или иносказательно объявляется врагом Церкви. Уж слишком велик соблазн соотнести свою деятельность с величием Небесной Церкви.

Но если от критики внешней защититься, как кажется, очень легко, то как быть с внутренней? Может ли верующий, в том числе служащий церкви, выносить свои суждения о том, что видит вокруг? Вопрос, как мне кажется, очень непростой. Давайте разбираться.

Покаяние — залог духовного здоровья

Возможно, кто-то удивится, при чем тут покаяние? Для верующего человека очевидна его спасительная сила для души, для нормальной духовной жизни. К примеру, преп. Ефрем Сирин говорит о покаянии весьма пространно. С одной стороны, он называет его божественной и ангельской радостью, от которой бежит грешник: «Ангелы радуются, а ты предаешься нерадению? Архангел возвещает покаяние, – а ты будешь бояться? Нераздельная поклоняемая Троица призывает тебя, а ты воздыхаешь!»[1]. С другой, он указывает на него, как на возможность избежать кары Господней при последних временах:

«Покайся, пока время есть, чтоб не быть постыжену на страшном суде <…> раскроются книги дел, и тайное сделается явным <…> дела пред глазами, – и огненная река. Размысли обо всем этом, и поспеши спастись».

Нежелание каяться в православной аскетике прямо связывается с действиями духа нечистого. Прп. Макарий Великий называет причиной противления покаянию именно действия лукавого, описывая ситуацию столь многочисленного падения многих: «Сатана, будучи жестокосерд, никак не хочет, чтобы люди обращались к покаянью»[2].

Само же покаяние неразрывно связано с осознанием человеком своего несовершенства и непротивлению тем, кто это подмечает и говорит ему об этом. Вот как говорил об этом свт. Григорий Палама: «Когда и ты, оставив греховный навык, не будешь противоречить презирающим тебя за грехи и поносящим, но вместе с ними осудишь себя, признав себя действительно достойным сего, и в сокрушении, путем молитвы притечешь к единой милости Божией, то знай, что ты спасен, хотя бы и был мытарем»[3].

Но в чем же все-таки связь личного спасения и состояния души и проблем общечеловеческих, общественных и церковных, вопрос о допустимости критики которых мы рассматриваем? На самом деле связь неразрывная. Об этом, например, писал владыка Иларион (Алфеев) в своем труде про свт. Григория Богослова: «Ведь нравственность каждого отдельного человека отражается на жизни социума, и проблемы, возникающие в обществе, часто коренятся в личной нравственности его членов. Несовершенство всякого социального строя, всякой государственной системы и общественной структуры обусловлено общей греховностью человека, его неспособностью к жизни по законам любви, справедливости, гармонии»[4].

И тут мы снова вернемся к святым отцам. Как вели себя в непростых ситуациях те, кто так много положил трудов в построении сложного конструкта догматики Церкви и научении людей в духовной жизни?

Такие непростые Святые отцы…

Начнем, пожалуй, со свт. Григория Богослова. Он жил в IV веке, когда гонения на церковь только недавно прекратились. Примечательна его жизнь была тем, что он совсем не стремился к священству и епископству, предпочитая жизнь христианского философа. Священство от своего отца, епископа, он воспринимал как почетное, но все же тяжкое бремя. Но более всего это проявилось, когда его друг, Василий, буквально использовал Григория в своем конфликте с другим епископом, рукоположив его на несуществующую кафедру в маленький захудалый городок. Поначалу из уважения к своему отцу и любви к своему другу Василию, Григорий принимает эту кафедру, хоть и печально отмечает себя как пленника: «Нет ничего более сильного, чем старость, и более уважаемого, чем дружба. Ими приведен к вам я, узник во Христе, скованный не железными кандалами, но нерасторжимыми узами Духа <…> дружба преодолела меня, и седина отца покорила меня»[5]. Но когда он осознал, что попал в круговерть иерархических интриг и что в назначенный его кафедрой город Сасимы он сможет попасть лишь вооруженным путем, то тогда в своем письме Василию, он отзывается со всей горячностью и критичностью:

«Тогда… пришел к нам возлюбленнейший из друзей,

Василий — со скорбью говорю, однако же скажу —

Мой второй отец, еще более тягостный.

Одного надо было переносить, хотя он и поступал со мной тиранически

Но не было нужды терпеть от другого ради дружбы,

Приносившей мне вред, а не освобождение от зол.

<…>

Что же случилось с тобой? За что вдруг так далеко

Отбросил ты нас? Да погибнет в этой жизни

Закон дружбы, которая так уважает друзей!

Вчера были мы львами, а теперь

Я стал обезьяной, а ты почти что лев.

Если бы даже и на всех своих друзей — скажу высокомерное слово! —

Так смотрел ты, то и тогда не следовало бы так смотреть на меня,

Которого когда-то ставил ты выше прочих друзей,

Пока не вознесся за облака и не стало все ниже тебя.

Почему волнуешься, душа моя? Удержи коня силою,

И пусть речь опять идет своим ходом. Этот человек

<…>

Однако же насильно возводит меня на епископский престол,

Вместе с отцом, который уже во второй раз запнул меня в этом[6]»

      Более того, Григорий критически обвиняет своего правящего архиерея в корыстных, чисто финансовых мотивах своего назначения, чтобы финансы не уходили к епископу-конкуренту:

«Такова церковь в моих Сасимах!

Вот какому городу отдал меня тот, кому пятидесяти хорепископов

Было мало — о, великодушие! —

И для того, чтобы удержать это за собою, когда другой

Отнимал насильно, он установил там новую кафедру…

Кроме всего прочего, что перечислено выше,

Овладеть этим престолом нельзя было без кровопролития:

О нем спорили два противоборствующих епископа,

Между которыми началась страшная война;

Причиной же было разделение отечества

На два города, которые стали главенствовать над меньшими городами.

Души верующих были лишь предлогом, истинной же причиной было властолюбие;

<…>

Куда бежать? Хищные звери, не примете ли вы меня?

У них больше верности, как мне кажется»[7]

Из своего уединения Григорий посылает Василию послание, наполненное горестью, желчью и недовольством иерархическими интригами: «Упрекаешь нас в праздности и нерадении, потому что не взяли мы твоих Сасим, не увлеклись епископством, не вооружаемся друг против друга, словно собаки, дерущиеся за брошенный им кусок. А для меня самое великое дело — бездействие… И думаю, что если бы все подражали мне, то не было бы проблем в церквах, не поносилась бы вера, которую всякий обращает в оружие своей любви к битвам»[8].

      Когда же к Григорию-младшему и его отцу приезжал конкурирующий епископ, Анфим, Василий очень негодовал, что те вообще принимали его, несмотря на отказ поддержать. Будущий святитель в своих словах тут уже почти совсем не сдерживается: «Как горячо и по-лошадиному скачешь ты в своих письмах! И чему удивляться, если ты, вкусив немного славы, хочешь показать мне, какую славу ты приобрел <…> если же ты столь напыщен и славолюбив, и говоришь с нами свысока, как митрополит с провинциалами, то и у нас есть гордость, чтобы противопоставить твоей»[9].

Это был не последний случай, когда Григорий попадал в иерархические интриги. Ведь он еще не раз оказывался в ситуациях, когда его поведение современным, не очень вдумчивым верующим, было совсем не понятным.

Какие мысли у вас возникают, когда вы слышите словосочетание «Вселенский собор»? Наверняка представляется что-то вроде благообразного собрания умудренных священным опытом старцев, единогласно принимающих очень важные решения? В таком случае, ваше представление весьма далеко от истины.

Возьмем для примера, Второй Вселенский собор. Там, среди прочих, подняли вопрос о том, кто будет председательствовать на Антиохийской кафедре после почившего архиерея. Разразился нешуточный скандал, сопровождаемый криками, а обстановка накалилась до предела. Вот как об этом критически высказывался свт. Григорий Богослов:

«Они кричали каждый свое:

Стая галок, собравшихся вместе,

Какая-то буйная толпа юнцов, новая мастерская,

Вихрь, клубом поднимающий пыль, бушевание ветров.

Совещаться с такими людьми не пожелал бы никто

Из имеющих страх Божий и уважение к епископскому престолу.

Они походили на ос, которые беспорядочно мечутся

И внезапно бросаются людям прямо в лицо.

За ними следовало и почтенное старчество

Вместо того, чтобы уцеломудрить молодежь…

Не слишком ли мы человеколюбивы?

Поставили проповедническую кафедру перед алтарями

И всем кричим: “Кто хочет, входи сюда,

Хотя бы дважды или многократно менял веру!

Театр открыт для всех;

Праздник в разгаре: никто не уходи

Без прибыли. Время всего изменчивее»[10].

Когда же здоровье Григория окончательно подвело, он совсем перестал посещать заседания. В том числе и по причине усиливающегося его личного скептического настроя к самому собору и к его председателям:

«Соборы были, и председательство на них было —

Не решаюсь сказать то, чего стыжусь —

Но на них имели силу все или, что то же самое, никто;

Ибо многоначалие есть анархия.

А меня, к счастью, одолевала болезнь,

Которая нередко и подолгу держала меня безвыходно дома.

…Этот многочисленный сброд христопродавцев

Тогда только допущу на Собор, когда и грязь

Станут примешивать к благоуханию чистого мира

<…>

Спасаясь из церковных бездн,

Устраняясь от зол, от слов и собраний»[11].

      В своей последней речи на соборе он произносит очень интересные слова, которые, к сожалению, не теряют актуальности и в наше время:

«Мужи, которых собрал Бог

Для совещания о делах богоугодных,

Вопрос обо мне считайте второстепенным.

Он незначителен и не заслуживает внимания такого Собора

<…>

Вы же к более важному устремите свои мысли.

Соединитесь, скрепите единство, в конце концов.

До каких пор будем оставаться объектом насмешек как люди неукротимые,

Которые научились только одному — дышать ссорами?

Подайте друг другу охотно руку общения»[12].

В итоге, собором была принята, а после и утверждена императором, отставка Григория. Человеку, восстановившему никейскую веру в городе, предпочли какого-то неофита. Вот как в целом он после описывал настроение председателей:

«Восстали беззаконно вожди народа друг против друга.

Вооружившись, вместо оружия, гневом и завистью,

Кипя гордыней, как свирепым огнем,

Они восстали, и разделилась вся вселенная»[13]

Но, может, кто-то скажет: «Что же приводить в пример столь ранее время церковного существования, когда еще не были сформированы догматы и не устоялись каноны, порядка тогда было еще мало». Тогда давайте перенесемся далее, в более поздний момент истории. Мы немного коснемся творчества прп. Симеона Нового Богослова, который жил во времена поздней Византии — весьма «благочестивую» эпоху.

Так, в своем 66-м слове, в котором преподобный рассуждает о покаянии, среди тех, кто будет пытаться оправдаться и уйти от Суда Божия, Симеон упоминает имеющих власть, деньги и все удовольствия мира: «А вы смеялись, переглядывались, разговаривали один с другим и длили празднословие свое и затем звали друг друга на пиры, работая чреву своему <…> разваливались на мягких постелях и изобретали всякого рода упокоения плоти своей<…> предпочитали председания и, власти и чины великие, и не хотели со смирением послужить бедному, убогому и всеми брошенному…исполняли только свои хотения и похоти, лихоимствуя, похищая, обижая, и вообще угождали только себе самим»[14]. К слову, среди перечисления пороков преподобный указывает и на нетерпимость всякой критики: «Вы не сносили даже слова несколько сурового, не только от равных вам, но и от больших вас»[15]. С учетом цитат из свт. Григория Паламы и прп. Макария Великого становится понятно, КТО научает человека не слушать слов правдивых о себе – диавол.

Симеон же в этом послании совсем не стремится к сервилизму, не пытается никому угодить. Поэтому, среди грешников, которых Бог отделит на Страшном Суде от праведников, он со всей смелостью приводит и некоторых властителей земной церкви: «Всякого патриарха, всякого митрополита и всякого епископа грешного сопоставит Он с Апостолами и святыми отцами, просиявшими прежде их в тех же епархиях, и, поставив всех их, одних против других, то есть праведных против грешных»[16]. Также, к отделенным и грешным, преподобный как бы пророчески обращает слова Христа: «Как не убоялись вы держать и вкушать Меня, чистого и непорочного, нечистыми руками и еще более нечистыми душами своими? Как не ужасались и не трепетали вы, делая сие? Зачем тратили вы достояние бедных на собственные свои удовольствия и на своих родных? Зачем продавали вы Меня за сребро и злато, подобно Иуде? Зачем покупали вы Меня, как какого раба непотребного, и Мною пользовались на удовлетворение пожеланий плоти вашей? Почему, как вы не почтили Меня, так и Я не попечалюсь о вас. Отыдите от Меня, делатели греха, отыдите!»[17]. Думаю, что тогда, что сейчас, нужно обладать большой смелостью и силой воли, чтобы писать подобные слова.

Тишь да гладь, да Божья благодать в «Святой Руси»

Вы можете возразить: «Что нам эти лукавые греки?»Что же, давайте перенесемся в ту эпоху, которую некоторые называют «Святой Русью». Для начала следует отметить, что у подвижника веры и науки, о котором дальше пойдет речь, в нашей стране была, мягко выражаясь, не самая легкая судьба. Ведь за попытки исправить нестроения и ошибки в русских церковных книгах и канонах он пробыл в тяжком заключении десятки лет.

Так, в одном из своих многочисленных посланий, скажем так, защищая социальное устройство государства и указывая, как важно правителю слышать не только приятные словеса, преподобный пишет, что «ни в чем так не нуждается благоверно царствующий на земли, как в правде; ибо в таком случае ему невидимо споспешествует и содействует в управлении этим земным царством Сам Царь правды, Иисус Христос, Который есть над всеми Бог. Эту добродетель постарайся приобрести, благочестивейший Государь»[18]. Находясь в заключении, он не мог, конечно, открыто писать о том, что творил тогда со своими подданными Иоанн Грозный. Максим делает это иносказательно, как бы говоря, каким не должен быть правитель и от чего ему стоит уклоняться: «царю богомудрому неполезно и совсем неприлично желать чужих имений и стяжаний; ибо такое желание восставляет самого страшного и праведного Судию к отмщению за обиженных <…> сопребывание и собеседование с людьми злыми, обыкновенно, омрачает и в конец развращает его <…> Свойство благочестивого царя и неложного пастыря заключается в том, чтобы не на земле стяжавать себе, посредством неправд и отнятия чужих имений, стяжания; но чтобы со всякою правдою и страхом Божиим, с верою и любовью, скрывать на небесах неистощимые сокровища преподобия, милосердия и всякой кротости и благости к подчиненным»[19]. Да, конечно, тот, кто будет читать послание полностью, увидит, что в нем присутствует множество моментов восхваления правящего царя. Но напоминаю вам, в каком положении находился преподобный. По-другому он просто не мог высказать свою боль от осознания несправедливости, царившей тогда на Руси.

Но если о правителе преподобный пишет иносказательно и с моими тезисами кто-либо из читателей может поспорить, то про архиереев своего времени автор выражается предельно ясно. Так, приводя слова из Писания: «Солжет дело маслинное, и поля не сотворят яди» [Авв.3:17], автор толкует эту цитату как церковь и ее земных правителей: «Ныне делатели этой мысленной священной маслины уже не исполняют ее боголюбивого дела, как повелевают божественные правила <…> все имения и стяжания, назначенные на пропитание нищих и сирот, они обратили на свои излишества и на устроение своего житейского положения. И таким образом сами они живут во всяком изобилии и удовольствии, питаясь пространно и обильно обогащая своих родных и родственников, а Христовы братья – нищие, страдающие наготою и гибнущие от голода, презираются ими»[20].

«Итак по плодам их узнаете их» (Матф.7:20)

Я совсем не хочу сказать, что нужно давать полную свободу критике. Моя идея совсем в другом. Церковь – это живой организм. Я считаю неверным закрывать глаза на проблемы, заметая их под лавку, аргументируя отсылками к церковной истории, вырванными из контекста словами учителей церкви, запугивая ошибками в духовной жизни и прочим. Надеюсь, мне удалось вас хоть немного натолкнуть на мысль о том, что все намного сложнее, чем нам кто-то, порой из корыстных побуждений, пытается представить.

В то же время необходимо честно и осознанно идти по пути:

1) выяснения границ допустимости критики, на основании богатейшего святоотеческого и церковно-исторического опыта;

2) движения в сторону построения системы личностной и церковно-общественной системы реакции на критику, пользуясь евангельскими и святоотеческими принципами, а не корыстно-личностными мотивами.

Именно такие пути лично мне видятся единственно приемлемыми для выхода из того вороха проблем, которые у нас сложились.

Литература

1) Добротолюбие. В 5 т. Т. 1 / Пер. с греч. Еп. Феофана. — 4-е изд. — М.: Изд-во Сретнского монастыря, 2010. — 608 с.

2) Добротолюбие. В 5 т. Т. 2 / Пер. с греч. Еп. Феофана. — 4-е изд. — М.: Изд-во Сретнского монастыря, 2010. — 736 с.

3) Сокровищница духовной мудрости: Антология святоотеческой мысли в 12 т. Т. 10 – Издательство Московской Духовной Академии и Введенской Оптиной Пустыни, 2008. — 576 с.

2) Епископ Иларион (Алфеев), еп. Жизнь и учение святителя Григория Богослова / еп. Илларион (Алфеев). – 3-е изд., испр. и дополн. – М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2007. – 592 с./

3) Слова преподобнаго Симеона Новаго Богослова / в пер. на русский язык с новогреческаго епископа Феофана. – Изд. 2-е. – Москва : Афонский Русский Пантелеимонов монастырь, (Типо-литография И. Ефимова). Выпуск первый – 1892. – 490 с.; Выпуск второй. – 1893. – 593 с.

4) Сочинения преподобнаго Максима Грека в русском переводе. В  3 т. Т. 1 / предисл.: послушник Моисей –  Св.-Троицкая Сергиева лавра, собственная тип. – 1910. – 287 с.

---

[1] Добротолюбие / Пер. с греч. Еп. Феофана. Т. 2. М., 2010. С. 303

[2] Добротолюбие / Пер. с греч. Еп. Феофана. Т. 1. М., 2010. С. 155.

[3] Сокровищница духовной мудрости: Антология святоотеческой мысли. Т. 10. 2008. С.  450-451.

[4] Епископ Иларион (Алфеев). Жизнь и учение святителя Григория Богослова. М., 2007. С. 172.

[5] Там же. С. 72-73.

[6] Там же. С. 73-74.

[7] Там же. С. 75-76.

[8] Там же. С. 76-77

[9] Там же. С. 78.

[10] Там же. С. 103-04.

[11] Там же. С. 104-105.

[12] Там же. С. 106.

[13] Там же. С. 107.

[14] Симеон Новый Богослов, преп. Слова преподобнаго Симеона Нового Богослова / Пер. с новогреч. Еп. Феофана. Т. 2. М.,1890. С. 155.

[15] Там же.

[16] Там же. С. 159.

[17] Там же. С. 159-160.

[18] Сочинения преподобного Максима Грека в русском переводе / предисл.: послушник Моисей. Т. 1. Св.-Троицкая Сергиева лавра, собственная тип.,1910. С. 101.

[19] Там же. С. 105, 109.

[20] Там же. С. 110-111.