Нужна ли Церкви психотерапия?

Психотерапия совместно с другими формами психологической практики является одним из символов современной западной цивилизации. Психология, едва ли не сразу выйдя за рамки строгого естественно-научного материализма, нашла свое выражение в разноликой практической деятельности и развила бесчисленное множество направлений и школ. Множественность психологических практик встроилась в самое сердце фактически каждой сферы современной культуры: в искусство (о влиянии психоанализа на все современное искусство говорить можно долго), бизнес, политику, образование, в семейную и даже личную жизнь.

Мы можем наблюдать то, как меняется наше мышление, а вместе с ним и наша речь. Даже в русском языке происходит то, что можно назвать психотерапевтическим поворотом. Вопрос изменений нашего языка имеет принципиальное значение, так как язык не столько описывает, сколько конструирует нашу субъективную реальность. Для примера этого психотерапевтического поворота приведу термины, ставшие для нас обыденными словами: «эмпатия», «депрессия», «токсичность», «обесценивание», «травма», «границы», «триггер», «созависимость», «фрустрация». Этот ряд можно было бы продолжать долго, принципиально здесь то, что современный человек пытается понять и выразить себя, используя психологический язык. Конечно, попадая в пространство обыденной жизни, эти термины претерпевают причудливые метаморфозы и уходят далеко от своего изначального значения, однако их психологический базис остается.

Почему современный человек так охотно воспринял психологию в качестве адекватного языка самопонимания и самовыражения? Чем он отличается от человека, живущего в условиях любой другой социокультурной ситуации? Блестящий по своей глубине ответ дал Федор Ефимович Василюк в своей статье «Культурно антропологические условия возможности психотерапевтического опыта». Хочу отметить, что для современного человека одной из важнейших ценностей и вместе с тем проблем является идентичность. Вопрос об идентичности можно считать современной вариацией вечного вопроса «кто я?». Но специфика современности в том, что идентичность более не находится в тотальной зависимости от внешнего, человек вынужден определять сам себя. Речь даже не про исчезновение сословий или каст. Национальность и гражданство, мировоззрение, религиозная принадлежность, социальные роли – все это ставится под вопрос и оказывается очень зыбким, предельно субъективным. Даже принадлежность к женскому или мужскому полу оказывается не столь фундаментальной, как мыслит традиционное общество.

Вместе с неопределенностью, связанной с отсутствием надежных внешних источников для самоопределения, приходят перемены в отношении к частной жизни. Для современного человека впервые за многие столетия самоочевидным становится ценность частной жизни. Ф.Е. Василюк в названной выше статье так описывает самосознание такого человека: «Мое частное существование, моя жизнь изначально самоценна, она не требует оправдания и подтверждения никакими высшими ценностями и инстанциями. Значимость моей жизни самоданность, а не плод заслуги». Вслед за этим, современный человек ощущает себя «пользователем» своей жизни, которая «естественно» должна быть благополучной. Окружающий мир для такого человека становится чем-то вроде супермаркета, где можно набирать необходимые для потребления товары и услуги. И здесь я не оцениваю, так как не считаю, что готов дать адекватную оценку тому, что происходит. Важно лишь зафиксировать то, как мыслит современный человек.

Я убежден, что перемены, которые происходят в общественном сознании, входят и в церковное пространство. Этот самый современный человек приходит в Церковь, которую вписывает в свое восприятие мира. Церковь воспринимается как сфера духовных услуг, которые он может потреблять, получая в том числе подкрепление своей идентичности. 

Примером вхождения психотерапевтического языка в церковный дискурс является проблема «пастырского выгорания». За последние годы тема «пастырского выгорания» не раз появлялась на повестке дня, однако само это понятие появилось в пространстве русской церковности совсем недавно, буквально в 2012 году. Психологическая проблема профессионального выгорания перекочевала в область церковной жизни. Уход из служения по собственной воле, что ранее порицалось как слабость и безответственность, теперь стало результатом болезни, жертвой которой становится несчастный человек. Заметим то, как вслед за изменением языка, которым мы описываем некий феномен, меняется и восприятие этого феномена. Направленность разговора об оставивших служение с появлением «выгорания» кардинально меняется: ведь больного нельзя осуждать, ему можно лишь сострадать. Причем не важно, что на самом деле: реальное ли это «выгорание», требующее соответствующей реабилитации, или же «выгорание» — лишь вывеска, за которой можно прикрыть то, что иначе вызовет осуждение.

Отрицание психологии и психотерапии в православной среде приводит к тому, что «выгорание» становится всего лишь горячим предметом для разговоров, но не находит своего теоретического осмысления и практического разрешения, хотя психологи неплохо изучили этот неприятный феномен, предложив методы реабилитации «выгоревших». Но внутрицерковная психотерапевтическая поддержка священнослужителей отсутствует. Более того, представить себе, что священнослужитель обращается за помощью к психотерапевту кажется едва ли не фантастикой. Но почему так? Разве лучше каждый год вычеркивать из клира очередные выгоревшие души? 

Когда я только начинал писать эту статью, то тезис, который лежал в ее основе, был очень прост: верующих людей не обходят стороной психологические проблемы, поэтому и психотерапия для них нужна. Например, традиционное понятие «уныние» не равно депрессии (особенно в ее клинических формах), она весьма часто встречается в том числе и среди верующих. Но по мере размышлений я столкнулся с вопросом: а почему не только среди мирян, но и среди духовенства существует скепсис, переходящий в откровенную враждебность к психологии и психотерапии?

Ответ, к которому я пришел и предлагаю в качестве приглашения к конструктивной дискуссии, оказался неожиданным и неприятным. Неприязнь к психологии и психотерапии, связана с тем, что сама церковная среда является болезненной и невротической. Невротик искаженно воспринимает как себя, так и окружающую его реальность. Здесь уместно вспомнить митрополита Антония Сурожского, который говорил: «Для того, чтобы встреча в молитве стала реальной, обе личности, которые в ней участвуют, должны быть действительно самими собой. Между тем, мы в огромной степени нереальны, и Бог, в наших взаимоотношениях, так часто нереален для нас: мы думаем, что обращаемся к Богу, а на деле обращаемся к образу Бога, созданному нашим воображением». Не начав решение психологических проблем, нельзя выстраивать религиозную жизнь. Это означает, что у невротической личности всегда будет искаженная, невротическая религиозность. А нездоровая часть современной церковности, как и любой невротик или невротическое сообщество, отрицающие свою невротичность, агрессивно относится к психологии. Я не хочу сказать, что каждый, кто скептически относится к психологии, является невротиком, но что болезнь, коей является невротическая религиозность, стала подменой жизни и пытается защитить себя.

Говоря так о церковности, я не отрицаю спасительную реальность Церкви Христовой, но лишь разделяю эту реальность от системы социокультурных феноменов, которые мы нередко отождествляем с самой Церковью. 

    При честном взгляде на церковную среду, несмотря на всю ее вариативность, невозможно не видеть то, как ключевые характеристики церковности совпадают с описанием невротической личности. Для ясности сначала предлагаю рассмотреть то, как складывается и что из себя представляет невротическая личность. 

    Невротическая личность может начать зарождаться в самом раннем возрасте, когда младенец не получает должной заботы и любви. Происходит это не только в социально неблагополучных семьях, но и в весьма «правильных». Искажение личности и подмена того, что ряд исследователей называет «подлинным Я», начинается тогда, когда мама или другие значимые взрослые требуют покорности и послушания от маленького ребенка там, где они сами должны были почувствовать, понять и помочь удовлетворить его потребности. Подчинение ребенка, гордо именующееся среди православных послушанием и дисциплиной, встречается с одобрением. К слову, во многих православных семьях телесные наказания являются методом воспитания, ведущим к дисциплине и послушанию.

Патология личности рождается, когда в ответ на спонтанность, которая характерна для «подлинного Я» ребенка, мир в лице воспитателей пытается эту спонтанность пресечь. В ответ на это ребенок пытается адаптироваться и защититься, не развиваясь из глубины «подлинного Я», но создавая так называемую «ложную Самость». 

Самое раннее проявление «ложной Самости» — покорность младенца. По мере развития, к покорности добавляется гипертрофированная и поспешная интеллектуализация, в результате которых между внутренним психосоматическим единством ребенка и слишком быстро развивающимся сознанием образуется разрыв и противопоставление. В итоге мы имеем «правильного» ребенка, который на самом деле уже вступил на путь аномального развития, и родителей, уверенных в «правильных» методах воспитания, но на деле виновных в преступном травмировании ребенка. 

Ребенок, который не получил должной заботы и любви, ощущает себя беспомощным, незащищенным и брошенным перед лицом враждебного мира. У несчастного маленького человека формируется тотальная тревога, которая не может быть выражена и потому от нее можно лишь защищаться. Так формируются внутренние защитные механизмы, составляющие «ложную Самость» и являющиеся фундаментом невротической личности. Используя гипертрофированную интеллектуализацию, ребенок обнаруживает три возможных варианта: идти «к людям», идти «против людей» и идти «прочь от людей». Поскольку эти три варианта противоречат друг другу, то образуется еще один внутренний конфликт, который решается тем, что выбирается какой-то один вариант (покорность, агрессия и избегание) в качестве универсального.

«Ложная Самость» становится «идеальным Я», которое принимается, поддерживается и одобряется окружающим миром. Итоговый опыт ребенка: такой, какой я есть, я не нужен, я должен быть другим – «идеальным». Это основа невротического восприятия себя и окружающего мира.

По мере развития ребенка во взрослого человека ситуация усугубляется: здесь играют роль и школа, с ее формальной дисциплиной и зацикленностью на оценках, и утрата контакта с собственными эмоциями, что является одним из последствий гипертрофированной интеллектуализации, и стигматизация человеческой сексуальности, а также мир жестких социальных стереотипов, которым нужно соответствовать, чтобы быть принятым обществом. 

Если вернуться к характеристике церковности, то едва ли не краеугольным ее аспектом является тот же самый невротический постулат: Бог не принимает меня таким, какой я есть, Бог хочет, чтобы я был другим – «идеальным». Любящий Небесный Отец трансформируется в злого батю, которого никогда нет, когда в нем есть нужда, но который при этом очень требовательный, жесткий, карающий. Неверно понятый язык монашеских писаний и перенесенная из мирской жизни израненность, ставшая нормой, создают особенную среду, в которой личный невротический опыт многих находит коллективное закрепление и развитие. 

Три стратегии защиты (покорность, агрессия и бегство) в современной церковности трансформируются: покорность становится жертвенной услужливостью, агрессия – враждебностью ко всем, кто не с нами или не такой, как мы, бегство – высокомерной изоляцией.

Интересно, что невротические аспекты современного православия подмечают не только отечественный исследователи, но и зарубежные церковные авторы, например, греческий психиатр и священник Василиос Термос, чью статью «В поиске личности» я горячо рекомендую прочесть всем. Значит дело не только в социокультурной ситуации, но и в чем-то более глубоком, в чем-то, что в целом характерно для православного христианства или для религиозности как таковой.

Я не говорю, что невротическая религиозность есть только в православии. Хочу привести пример, который вполне применим и к православной среде. Скорее всего вы знаете то, как сильно почитается Пресвятая Дева Мария среди католиков. Но порой это почитание доходит до того, что абсолютно вся любовь вместе с верой и надеждой направлена на Богородицу. Это может приобретать даже такие формы, что напрямую к Богу обращаться нельзя, но только через Богородицу, Которая сможет умилостивить Бога и донести наши молитвы. В этой крайней форме можно увидеть то, как проецируется типичный дисфункциональный семейный опыт на восприятие Бога. Бог словно тиран-отец, которого лучше лишний раз не беспокоить, а то вдруг он решит вместо ответа на нашу просьбу, заняться нашим воспитанием. Да, такого отца лучше не беспокоить, но обращаться к нему через любящую мать, которая быть может замолвит о нас словечко. Думаю, что вы поняли, о чем я. Невротическая религиозность есть не только среди православных. Это общая беда.

Невротическая религиозность, которая является сразу и личной проблемой и нашей общей коллективной бедой, не является чисто духовным феноменом. Невротическая религиозность – это страшные плоды вытеснения «ложной Самостью» нашего «подлинного Я», это результат невротического конфликта. А это именна та сфера, которой занимается психология и психотерапия. На пути к здоровой личности, которая сможет встретиться со своим Отцом и начать путь к «жизни с избытком», психотерапия становится тем инструментом, которым мы можем быть освобождены  от плена «ложной Самости».

Автор: психолог диакон Иоанн Мыздриков (@psycholog_i.myzdrikov)