иной восточной державы в чужие земли.

Итак, колонизацией в интересующем нас смысле следует считать создание на чужой территории замкнутых административно-автономных анклавов, копировавших метрополию, тесно связанных с ней и опиравшихся на ее действенную и заинтересованную поддержку. Совершенно очевидно, что такого рода анклавы могли создаваться и реально создавались лишь там, где частнособственническая предпринимательская деятельность официально считалась ведущей и активно поощрялась заинтересованным в ее процветании государством. Вот почему колонии торгово-экономического характера создавались (если говорить о колониях в полном смысле слова и принять во внимание все вышесказанное) почти исключительно европейцами – как в античной древности, так и в средние века. Именно такого типа колонии и были тем истоком, на основе которого в XV–XVI вв. сложился колониализм как явление уже несколько иного порядка, отличавшееся иными формами и, главное, иными масштабами. Связь этого колониализма с нарождавшимся европейским капитализмом вполне очевидна.

Генезис европейского капитализма и колониализм

Как уже упоминалось, позднесредневековая Европа после Возрождения структурно была в немалой степени близка к античности, причем развивалась в том же направлении Ориентация на поддержку частнособственнической инициативы) и все более ускоренными темпами. Европа постепенно дефеодализировалась: порожденные феодализмом институты и нормы уходили в прошлое вместе с присущими им мишурой и блеском феодальных властителей, пышностью католического богослужения. На смену всему этому шла все возраставшая когорта представителей так называемого третьего сословия, прежде всего горожан-бюргеров, чья деятельность была ориентирована на рынок и чьи представления о мире опирались на пуританскую строгость протестантизма. И хотя это движение было в XV– XVI вв. еще весьма слабым и малозаметным, сам факт дефеодализации и выхода на передний план абсолютизма был внешним проявлением именно такого рода процесса. Позднесредневековая Европа медленно, но все ускоряющимися темпами становилась предкапиталистической. Что же было в основе упомянутого процесса и какие факторы ему способствовали?

Процесс генезиса капитализма – явление сложное и многоплановое, и в данной работе анализировать его нет возможности. Можно лишь напомнить, что одним из первоусловий процесса генезиса было то, что Маркс назвал в свое время первоначальным накоплением. Другим и, быть может, даже более важным был изученный М. Вебером пуританский дух протестантской этики, который позволил такие накопления создать. Наряду с этим едва ли не важнейшим фактором успешного хода всего процесса, и в частности первоначального накопления, было то, что имеет самое непосредственное отношение к нашей теме – Великие географические открытия и последовавшая за ними новая, невиданная прежде в истории по масштабам и последствиям волна колонизации неевропейских земель.

Итак, снова колонизация. Как и прежде, в древности и средневековье, она была основана на принципиальных структурных различиях в образе жизни тех, кто колонизовал, и тех, кто был объектом колонизации. Но ровно настолько, насколько пред – и раннекапиталистическая Европа по своей мощи, возможностям и потенциям превосходила античную (и тем более торговые союзы и республики раннего средневековья), настолько же и новая волна колонизации оказалась мощнее всех прежних. Началось все, как только что упоминалось, с Великих географических открытий, с революции в мореплавании, которая позволила успешно преодолевать океаны.

Транзитная торговля со странами Востока издавна создавала у европейцев заметно преувеличенное представление о сказочных богатствах восточных стран, особенно Индии, откуда шли пряности и раритеты. Транзитная торговля, как известно, стоит дорого, а полунищей Европе платить было практически почти нечем. Это было одним из

немаловажных стимулов, подстегивавших европейцев найти новые пути в Индию – пути морские, наиболее простые и дешевые. Поиски новых морских путей сами по себе еще не были проявлением именно капиталистической экспансии. Более того, одним из парадоксов эпохи было то, что страны, ранее и едва ли не более других преуспевшие в сфере колониальных захватов и географических открытий (Португалия и Испания), не только еще не стояли на пороге капитализма, но, напротив, являли собой достаточно крепкие феодальные монархии. Как известно, накопленное и награбленное португальцами и испанцами богатство не пошло им впрок и не было ими использовано в качестве первоначальной основы для быстрого развития капитализма. Здесь есть свои причины, и теория Вебера об этике протестантизма (противопоставленной католической) кое-что в этом смысле объясняет. Однако свое дело – Великие географические открытия с освоением морских путей в новые страны и континенты – испанцы и особенно португальцы сделали, не говоря уже о том, что они сыграли немалую роль и в подготовке, даже активной реализации новой волны колониализма в небывалых прежде масштабах.

После XVI в. на передний план в уже активно развивавшейся колонизации (имеется в виду не только колониальная торговля, но и освоение чужих земель переселенцами), как и в капиталистическом развитии, вышли другие страны: вначале Голландия, затем Англия и Франция. Именно они наиболее удачно использовали полученные от колониальной активности средства в качестве того самого первоначального базового капитала, который в конечном счете способствовал ускорению и даже радикализации их капиталистического развития. Таким образом, парадокс истории, позволивший сделать первый шаг на пути к новому не тем странам, которые были ближе к этому новому, а другим, оказался исправленным той же историей, пусть век-другой спустя (для истории, тем более того времени, это весьма небольшой срок). Однако история остается историей и, естественно, должна восприниматься во всей ее сложной и противоречивой реальности. А сложность и противоречивость эта не только в том, что несомненная связь раннего капитализма и колониализма отнюдь не прямолинейна, но также и в том, что весьма неоднозначен сам привычный для нашего уха феномен колониализма как такового.

Выше не случайно был поставлен вопрос об истоках колониализма и о колонизации в древности, в средние века. Дело в том, что колониализм как феномен обычно воспринимается резко негативно. Между тем именно за счет колонизации ближних окраин, а иногда и дальних заморских территорий шел процесс развития, взаимовлияния культур и т. п., что вносило немалый вклад в развитие человечества. Поэтому необходимо четко определить, что следует понимать под термином «колониализм» и в каком смысле мы будем оперировать этим словом далее.

Колониализм в широком смысле слова – это то важное явление всемирно-исторического значения, о котором только что было упомянуто. Это хозяйственное освоение пустующих либо слабозаселенных земель, оседание на заморских территориях мигрантов, которые приносили с собой привычную для них организацию общества, труда и быта и вступали в весьма непростые взаимоотношения с аборигенным населением, находившимся, как правило, на более низкой ступени развития. Каждая конкретная ситуация, складывающаяся из множества порой едва уловимых компонентов, дает свой результат и создает в том или ином случае уникальное стечение условий и обстоятельств, от которого зависит многое, в том числе дальнейшая судьба колонии и ее населения. Но при всей уникальности конкретных обстоятельств есть и некоторые общие закономерности, которые позволяют свести феномен колониализма к нескольким основным вариантам.

Один из них – постепенное освоение отдаленных чужих, но пустующих либо слабозаселенных земель поселенцами-колонистами, являющими собой более или менее компактную общность и составляющими на освоенной ими новой территории подавляющее большинство населения. Аборигены при этом обычно оттесняются на окраинные и худшие земли, где они постепенно вымирают либо истребляются в стычках с колонистами. Так были

освоены и заселены Северная Америка, Австралия, Новая Зеландия. С некоторыми оговорками это можно отнести и к южноафриканским республикам буров. На этих землях со временем возникли, как известно, государственные образования по европейской модели – той самой, что была перенесена в качестве само собой разумеющегося социального генотипа мигрантами, составившими, если не иметь в виду Южную Африку, основу населения (10% примеси негров, потомков привезенных в Северную Америку африканских рабов, в данном случае существенного влияния на процесс в целом не оказали).

Другой вариант – миграция новопоселенцев в районы с значительным местным населением, опирающимся к тому же на весомые собственные традиции цивилизации и государственности. Этот вариант гораздо более сложен и в свою очередь может быть подразделен на различные подварианты. Но, не усложняя-типологии, обратим внимание лишь на одну важную деталь – на прочность развитой цивилизационной традиции. В Центральной и Южной Америке такая традиция была, причем многовековая, но она оказалась непрочной и локально ограниченной, что в немалой степени объясняет ту легкость, с которой ее слабые ростки были уничтожены колонизаторами. Если принять к тому же во внимание, что этими колонизаторами были не англичане с их сильными капиталистическими тенденциями и мощным духом пуританского протестантизма, а португальцы и испанцы с преобладавшими среди них феодальными формами отношений и католицизмом, то легко понять, почему латинизация Южной и Центральной Америки привела к иным результатам, нежели колонизация Северной. Другой состав населения (индейцы, огромное количество африканских негров, не слишком большое число переселенцев из Европы и, как результат, преобладание мулатов и метисов), иные традиции, более низкий уровень исходной точки развития и явное преобладание традиционнонеевропейского пути развития – как за счет привычного социального генотипа индейцев и негров, так и в немалой степени за счет весомых элементов такого же типа отношений в феодальных традициях переселенцев – привели в конечном счете к тому, что сложившиеся в Латинской Америке формы социальных отношений оказались гибридными. При этом из европейской модели были заимствованы не столько антично-капиталистические частнособственнические тенденции, ориентированные на рыночные связи и стимулирующие инициативу, энергию индивида, защищающие его права (как то было в Северной Америке, а затем в Австралии, Новой Зеландии, у буров), хотя при этом и лишающие таких прав негров и аборигенов, сколько религиозные и феодальные. Гибрид же европейского феодализма и католицизма с индейскими традиционными формами существования не способствовал энергичным темпам развития, выработке необходимых трудовых навыков и т. п. Иными словами, второй вариант колонизации не вел к быстрому развитию колонии, но все же содержал потенции для некоторого развития, хотя бы за счет наличия пусть небольшой, но все же существовавшей и игравшей свою роль доли европейской частнопредпринимательской традиции, восходившей к антично-капиталистическому типу развития.

Вариант третий – колонизация районов с неблагоприятными для европейцев условиями обитания. В этих нередких случаях местное население, независимо от его численности, было преобладающим. Европейцы оказывались лишь малочисленным вкраплением в него, как то имело место повсюду в Африке, в Индонезии, Океании и кое-ще на Азиатском континенте (хотя о развитом Востоке речь впереди). Слабость, а то и почти полное отсутствие политической администрации и государственности здесь помогали колонизаторам легко и с минимальными потерями не только укрепиться на чужих землях в форме системы форпостов, портов, торговых колоний и кварталов, но и взять в свои руки всю местную торговлю, а то и практически все хозяйство прилегающих районов и навязать местным жителям, порой целым странам свою волю, свой принцип свободных рыночных связей, в которых решающую роль играл материальный интерес. Со временем, но не слишком быстро, эта форма колониализма могла перерасти и в иную, обрести вид политического господства.

И наконец, вариант четвертый, для Востока наиболее типичный. Это те

многочисленные случаи, когда колонизаторы попадали в страны с развитой многовековой культурой и богатой традицией государственности. Здесь большую роль играли различные обстоятельства: и представления европейцев о богатстве той или иной страны Востока, например Индии, и реальная сила колонизуемой страны, т. е. крепость ее государственной власти, и традиционные формы той или иной восточной цивилизации с их нормами и принципами, и многое другое, в том числе случай, всегда игравший важную роль в истории. Конкретно обо всем этом будет идти речь впереди. Пока же стоит заметить, что англичане сумели укрепиться и овладеть Индией в немалой степени потому, что этому способствовала исторически сложившаяся социально-политическая система этой страны с ее слабой политической властью. Но, пока те или иные страны Востока, о которых идет речь, еще не стали политически подчиненными метрополии (что следует датировать лишь XIX веком), характерным для четвертого варианта колонизации следует считать то, что колонизаторы в таких странах были меньшинством, которое действовало в условиях достаточно развитого колонизуемого общества, управляемого местными правителями и живущего по собственным порядкам.

В рамках четвертого варианта колонизаторы не могли ни создать структуру по европейской модели (как в первом), ни создать гибридную структуру (как во втором), ни просто придавить своей мощью и направить целиком по желаемому пути жизнь отсталого местного населения, как то было в Африке, на островах пряностей и т. п. (вариант третий). Здесь можно было лишь активно развивать торговлю и за счет рыночного обмена получать выгоду. Но при этом – что весьма существенно – европейцы, за редкими исключениями, должны были платить наличными, золотом и серебром. Хотя в качестве платы принималось также европейское оружие и кое-что еще, восточный рынок тем не менее не нуждался в тех товарах, которые европейцы до XIX в. могли ему предложить. Нужна была наличность. И вот здесь-то самое время ограничить изложение проблемы колонизации и колониализма в широком смысле слова (как великого всемирного феномена, связанного с процессом генезиса капитализма, бывшего в некотором смысле территориальной базой его вскармливания и возмужания) и обратиться к колониализму в узком, так сказать, в собственном смысле этого слова – в том самом, к каком он звучит сегодня повсеместно и имеет почти однозначную негативную оценку.

Колониализм на Востоке

Конкретно речь теперь пойдет о том, что же такое колониализм с точки зрения народов, подвергшихся колонизации. Это, разумеется, касается и тех аборигенов, которые были объектом оттеснения с их земель, уничтожения и подчинения колонистами в случаях, имевших отношение к первому и второму вариантам колонизации (Америка, Австралия, Новая Зеландия и др.). Но преимущественно это касается третьего и особенно четвертого вариантов колонизации, т. е. тех случаев, когда речь идет не о массовых переселениях и об освоении слабозаселенных земель новой общностью, а о бесцеремонном вторжении своекорыстного и опирающегося на силу меньшинства с целью извлечь выгоду из рыночного обмена и заставить работать на себя местное население, не говоря уже о таких бесчеловечных явлениях, как работорговля, Снова оговоримся, что и транзитная торговля с погоней за выгодой, и эксплуатация местного населения, и работорговля не были придуманы колонизаторами-европейцами. Все это существовало и ранее, до них и независимо от них. Порой торговали и самими попавшими в плен европейцами, становившимися рабами турок или арабов, монголов или персов. Поэтому имеется в виду лишь характеристика феномена, связанного с выходом на авансцену раннекапиталистической Европы, представители которой в странах, послуживших объектами колониальной экспансии, действовали, по существу, традиционными методами, но зато с энергией и целеустремленностью, присущими новому, поднимающемуся капиталистическому строю. Именно это и стало колониализмом в привычном ныне значении слова, во всяком случае на начальном этапе.

Начальный этап, как упоминалось, был связан с деятельностью прежде всего португальцев (испанцев на Востоке, за исключением Филиппин, практически не было; Филиппины же развивались во многом по латиноамериканской модели, о чем уже говорилось), и в количественном отношении эта деятельность была связана едва ли не прежде всего с африканской работорговлей, хотя португальцы одновременно активно интересовались пряностями и раритетами и именно им принадлежали первые европейские торговые фактории в Индии, Индонезии, на Цейлоне, китайском побережье и т. п. Португальский колониализм в Африке и Азии (в отличие от Америки) был по характеру торговым (третий и четвертый варианты колонизации), что, собственно, в немалой мере и определило со временем афроазиатские варианты европейской колонизации до XIX в. Но торговля с Востоком, даже с Африкой (где в качестве эквивалента обмена нередко шли в дело стеклянные бусы, дешевые лоскуты, не говоря уже о спиртном), требовала средств. Пряности стоили дорого, доставка их – еще дороже. Даже ружья, которые шли в обмен за товары вместо серебра, тоже стоили денег, того же серебра. Где было взять драгоценный металл?

Вопрос этот не стоило бы и поднимать – ответ на него общеизвестен. Собственно, именно золото и серебро вызвали такую алчность испано-португальских конкистадоров в Америке, которая послужила толчком к полному разрушению древних центров богатой, но структурно слабой цивилизации и государственности. Потоки золота и серебра со времен Колумба хлынули в Европу – и в немалой степени за этот счет, учитывая и снижение цены драгоценного металла в условиях резкого увеличения его количества (революция цен), финансировалась раннеевропейская торговля с Востоком, грабить который европейцы не могли и за товары которого, включая и рабов, они вынуждены были расплачиваться. И хотя доля португальцев в этом американском потоке была не слишком велика – основное досталось Испании, – она послужила первоначальной основой для финансирования колониальной торговли, в последующем успешно развивавшейся за счет товарооборота.

Век португальского господства в колониальной афро-азиатской торговле был сравнительно недолог: доля Португалии во все возраставшей в объемах и расширявшейся территориально торговой экспансии европейских колониалистов в Африке и особенно в Азии стремительно падала и после XVI в. стала вовсе незначительной. На первое место вышли голландцы. XVII век, особенно первая его половина, – век Нидерлавдов на Востоке. Со второй половины XVII в., после ряда успешных англо-голландских войн, рядом с Голландией, постепенно оттесняя ее, становится Англия.

Хотя голландцы были в первых рядах среди тех европейских держав, которые успешно шли по пути капиталистического развития, и хотя именно они в свое время активно участвовали в колонизации Северной Америки с ее пуританским духом активного предпринимательства (достаточно напомнить, что голландцами был основан в 1626 г. Новый Амстердам – будущий Нью-Йорк), в Африке и Азии они сменили португальцев либо оказались рядом с ними практически в той же функции колониальных торговцев. Да и методы их не слишком отличались от португальских – та же торговля африканскими и индонезийскими рабами, скупка пряностей, организация плантаций для их производства. Правда, голландцы способствовали обновлению колониализма, основав в 1602 г. объединенную Ост-Индскую компанию – мощную и находившуюся под политическим покровительством метрополии административноэкономическую суперорганизацию, целью которой была оптимизация условий для успешной эксплуатации всех голландских колоний на Востоке (в 1621 г. для голландских колоний на Западе, в основном в Америке, была создана Вест-Индская компания). Аналогичную организацию (Ост-Индская компания) создали и англичане, даже еще раньше, в 1600 г., но только во второй половине XVII в., после укрепления англичан в ряде важных пунктов на восточном и западном побережье Индии, эта компания обрела определенную экономическую устойчивость и, главное, некоторые административные права – свои вооруженные силы и возможность вести военные действия, даже чеканить монету. Впоследствии, как о том уже говорилось, английская

Ост-Индская компания стала административным костяком английского колониализма в Индии, причем с XVIII в. она все более тщательно контролировалась правительством и парламентом, а в 1858 г. и вовсе прекратила свое существование, официально замененная представителями Англии, начиная с вице-короля.

На примере голландской и английской Ост-Индских компаний можно видеть, что по меньшей мере в XVII в. это были торговые организации капиталистического характера с ограниченными административными правами1 . Практика показала, что такого рода прав было вполне достаточно, чтобы англичане в Индии, а голландцы в Индонезии чувствовали себя фактическими хозяевами. Меньше в этом плане преуспела Франция, вступившая на путь колониальной экспансии позже, в основном лишь в XVIII в, К тому же революция 1789 г. способствовала крушению того, что было достигнуто: из некоторых своих колониальных владений французы были вытеснены, прежде всего англичанами (в Индии, Америке). В целом XVII и XVIII века были периодом активного укрепления европейской колониальной торговли и получения за счет этой торговли немалых экономических выгод.

О каких выгодах идет речь в свете того, что уже говорилось об особенностях колониальной торговли с Востоком, выражавшихся в перекачке драгоценного металла не с Востока в Европу, а в обратном направлении? Выгоды имеются в виду самые простые и прямые – от торгового оборота, с учетом всех издержек не только транзитного долгого морского пути, но и содержания администрации тех же могущественных компаний, которые организовывали торговлю и стабилизировали условия для нее, захватывая в свои руки новые земли, подкупая союзных правителей, ведя войны с враждебными и т. п. Если подсчитать издержки, они окажутся весьма солидными. Но и разница в ценах была огромной: пряности в Европе стоили в десятки раз дороже по сравнению с теми местами, где их производили и закупали. И все-таки если подводить баланс (а торговали в конечном счете отнюдь не только пряностями, их к тому же сами купцы строго лимитировали и в производстве, и в торговле, дабы не сбить цену), то окажется, что из Индии шли шерстяные и бумажные ткани высокого качества, кашмирские шали, индиго, сахар, даже опиум. Из Африки – рабы. А что же шло взамен? Оружие и в гораздо меньшей степени некоторые другие товары, практически не имевшие спроса в развитых (и тем более в неразвитых) странах Востока. Содержание же компаний и все прочие издержки, выплаты, подкупы и т. п. в немалой степени покрывались драгоценным металлом: по некоторым подсчетам, в начале XVIII в. доля товаров в торговле с Востоком (английский экспорт к востоку от мыса Доброй Надежды) была равна одной пятой, остальные четыре пятых приходилось на металл.

Это не значит, что компании и колониальная торговля работали в убыток, – они свое возвращали с лихвой, ибо их торговля была наивыгоднейшим делом. Но все-таки это была именно торговля, а не ограбление наподобие того, что делали испано-португальские конкистадоры в Америке. И хотя колониальная торговля сопровождалась жестокостями и издевательствами над людьми (работорговля), главное все же было не в этом. К жестокостям и работорговле Восток привык издавна. Европейские же торговцы принципиально отличались от местных восточных купцов тем, что они при активной поддержке метрополии стремились административно сорганизоваться и укрепиться, постоянно расширяя зону своего влияния и свободу действий. Собственно, именно этого рода динамика и служила важной основой для постепенной трансформации колониальной торговли в колониальную экспансию политико-экономического характера, что ощущалось кое-где (особенно в Индии) уже в XVIII в. и с особой силой стало проявляться на Востоке в XIX в.

Итак, на традиционном Востоке, включая и Африку, колониализм начался с колониальной торговли, причем этот период торговой экспансии, сопровождавшийся лишь в заключительной своей части захватом территорий в ряде районов, длился достаточно долго.

1 Об ограничениях говорится в весьма относительном плане – право вести войны и содержать армии ставило компании в положение могущественной политической силы, вполне сопоставимой с местными государственными образованиями; вопрос был лишь в конкретном соотношении сил и в наличии средств для манипулирования.

За эти века, XVI–XVIII, многое переменилось. Изменилась прежде всего сама Европа. Колониальный разбой (имеется в виду Америка) заметно обогатил ее, заложив основу первоначального накопления капитала. Капитал был пущен в оборот в широких масштабах транзитной колониальной торговли, содействовавшей становлению мирового рынка и втягиванию в этот рынок всех стран. Доход от оборота и создание рынка сыграли свою роль в ускорении темпов капиталистического развития Европы, а это развитие, прежде и активнее всего в Англии, в свою очередь настоятельно требовало еще большей емкости рынка и увеличения товарооборота, в том числе колониальной торговли. Для обеспечения оптимальных условий торговли англичане раньше других и успешней соперников-голландцев стали укрепляться на Востоке (прежде всего в Индии), добиваясь там своего политического господства уже в XVIII в. и тем более в XIX в. Взаимосвязь между капитализмом и колониализмом очевидна. Но была ли такого же типа связь характерна для объектов колониальной экспансии, для стран Востока? Хотя бы для некоторых? Вопрос вплотную сталкивает с проблемой генезиса капитализма на Востоке. Еще сравнительно недавно немалое количество марксистов настаивало на том, что в описываемое время, т. е. в XVI–XVIII вв., Восток стоял накануне процесса такого рода генезиса, а то и был уже в ходе этого процесса, что он лишь ненамного отставал в этом от Европы. Да и сегодня подобные взгляды не исчезли вовсе, хотя и заметно поубавились. И, казалось бы, есть основания для них – ведь возник же капитализм в Японии! Стало быть, в принципе подобное могло произойти на Востоке, и вопрос лишь в том, чтобы попытаться понять, почему в других странах этого не произошло, что именно помешало этому. К более основательному анализу всей проблематики, связанной с генезисом капитализма на Востоке, мы вернемся позже. Пока обратим внимание на то; о чем уже не раз упоминалось в этой главе. Восток в лице развитых цивилизованных обществ и государств Азии (об Африке речи пока нет) был в XVI– XVIII вв. не беднее Европы. Более того, он был богаче. На Восток шли вывезенные из ограбленной Америки драгоценные металлы. НаВостоке веками копились и хранились те самые ценности и раритеты, которые притягивали к себе жадные глаза колонизаторов. Была на Востоке и своя богатая традициями торговля, включая и транзитную, которая, кстати, держала в своих руках всю восточную торговлю Европы вплоть до эпохи колониализма и немало на этом наживалась. Восток, по данным многих исследований, мог дать большую массу пищи, чем скудные почвы Европы, а население Востока жило в массе своей едва ли хуже, чем европейское. Словом, по данным специалистов, до XV–XVI вв. Восток был и богаче, и лучше обустроен, не говоря уже о высоком уровне его культуры.

Но если все это было именно так, да к тому же Восток будто бы стоял накануне либо уже был в процессе генезиса капитализма, то почему же не на Востоке активно развивался капитализм? И если уж этот самый восточный капитализм по каким-то причинам не поспевал достаточно быстро, по-европейски, развиваться, то почему этому не помог колониализм – та самая колониальная торговля, которая связала Европу и остальной мир, включая и весь Восток, воедино? Конечно, торговля была в руках европейцев и потому приносила доход с оборота именно им. Но, как только что говорилось, Восток был богаче и в ходе торговли тоже не беднел, ибо делился излишками за деньги. И, кроме того, колониальная торговля важна не только и, быть может, даже не столько доходами, сколько самим фактом всемирных связей, возможностью заимствования и ускорения развития за этот счет. Почему этой возможностью сумела воспользоваться – да еще в какой мере! – лишь Япония, тогда как остальные этим воспользоваться не смогли? Или не захотели? Или даже не заметили ее, эту возможность, не обратили на нее внимания? Почему?

Ответ на этот вопрос очевиден в свете изложенной в работе концепции: о капитализме как принципиально ином строе, отвергающем традиционное господство государства и выдвигающем в качестве альтернативы частную собственность и свободный рынок, на традиционном Востоке не могло быть и речи. Для этого не было условий. И только в уникальных обстоятельствах Японии такого рода условия появились, да и то далеко не сразу. Стоит напомнить, что, несмотря на идеально подготовленную для этого японским

Большинство современных стран сегодня живут при капитализме, в рамках капиталистической парадигмы, которая заключается в том, что капитал должен расти, цель бизнеса - получение прибыли, частная собственность - основа экономики и так далее.

Но капитализм не во всех странах одинаков.

Дело в том, что в разных странах различается основной источник капитала и порой различается очень существенно. А если различается источник капитала, то различается и то, что получается в конечном итоге.

Различается степень бесчеловечности капитализма, если можно так выразиться.

Но в чем же различия?

Давайте посмотрим на то, из чего формируется капитал в разных странах.

В США капитал имеет в основном финансовую основу и формируется за счет того, что ФРС дает всем доллары под процент. Причем не только американцам, но и всему миру. Доллар стал мировой валютой и за счет этого США прекрасно живут последние 70 лет. Время от времени ФРС выпускает новые доллары, немного обесценивая всю выпущенную ранее массу, в том числе находящуюся за рубежом. Тем самым вынимает часть денег из карманов всех зарубежных держателей долларов. Как бы собирает налог на пользование своей валютой. Это называется экспорт инфляции. Грубо говоря, США сами себе печатают доллары, чтобы покупать на них за рубежом все, что угодно. И еще часть долларов возвращают себе, продавая гособлигации, которые никогда не будут погашены полностью.

Именно поэтому по всему миру расположены американские военные базы и большая часть американских военных служит за пределами США. К этому добавляется технология неоколониализма, которая вообще не требует оккупации в классическом понимании и базируется на колониальной администрации, набранной из местных «жрецов демократии», которые получают от США и ЕС признание (ярлык на демократию) и пользуются им чтобы находиться у власти, пилить бюджет, выводить капитал за рубеж и при этом считаться внутри страны хорошими прогрессивными управленцами, эффективными менеджерами.

Но с США все более-менее понятно, а на чем держится капитализм в Европе?

Капитализм в Европе базируется на обширном внутреннем рынке, который является прекрасной базой для развития самых разных производств и технологий, которые, получив прекрасные начальные условия, далее распространяются по всему миру и приносят Европе вполне ощутимый доход.

Но главное в другом - первичной основой европейского капитализма является большой компактно расположенный внутренний рынок и развитое собственное производство, технологическая база и сфера услуг. А на чем держится производство, технологическая база и сфера услуг? На самих европейцах, которые все это производят, изобретают и обслуживают. То есть на людях. И даже автоматика, которая сегодня является основной большинства производств, в Европе своя, разработана и создана самими европейцами - немцами, англичанами, итальянцами.

Таким образом, в основе европейского капитализма лежит человеческий капитал - труд и способности самих европейцев. А потом уже к этому добавляются премии, которые покупатели европейской продукции вынуждены платить, потому что европейские производители быстрее других налаживают выпуск новых товаров и захватывают внешние рынки.

Конечно, не будем забывать о том, что Евросоюз длительное время был противовесом соцлагерю и развивался при активной поддержке США - военной, политической и экономической. А после ликвидации СССР европейские производители быстро захватили рынки Восточной Европы, России и Средней Азии. Но это не отменяет сказанного выше о том, что в основе европейского капитализма лежит собственный человеческий ресурс.

Примерно так же устроен японский и южнокорейский капитализм. Он тоже развивался при поддержке США, но в основе его функционирования - трудолюбивые и дисциплинированные японцы и корейцы, хорошо организованные и занимающиеся не только сборкой готовой продукции, но и разработкой технологий и оборудования (то есть средств производства). Таким образом, в основе японского и южнокорейского капитализма - опять же человеческий ресурс.

И в основе китайского «соцкапитализма», если можно так его назвать - тоже человеческий ресурс, только несколько своеобразный. Китайское «экономическое чудо» было основано на экстремально дешевой рабочей силе, очень большой, компактно расположенной и хорошо приспособленной к монотонному кропотливому труду. К тому же китайцы хорошо научились оптимизировать европейские и американские разработки, упрощая их, удаляя лишнее и выпуская как свои, еще дешевле. И не выплачивая лицензионных отчислений.

А теперь давайте посмотрим на капитализм в России.

Основой российского капитализма является сырье, топливно-энергетический комплекс и в качестве дополнения производство оружия. И даже те немногие производства, которые продолжают работать - это в основном остатки советской промышленности. Вертолетостроение осталось от СССР. Атомная энергетика осталась от СССР. И производство оружия осталось от СССР. Даже самые современные калибры и арматы - это доводки советских разработок.

И российскому капитализму не нужен 150-миллионный народ, потому что он для него не является основой. Основой российского капитализма является сырье и кое-что из советского наследства, а народ - просто балласт, иждивенцы.

Российскому капитализму не нужен высокий уровень жизни в России, потому что внутренний рынок не является основой развития производства, как в Европе. Не нужна система образования, потому что технологии тоже не являются основой формирования капитала, а персонал для буровых можно подготовить в нескольких профильных ВУЗах или вообще нанять за рубежом. 150-миллионный народ не нужен как таковой. Даже армию при желании можно набрать из легионеров. Кстати, закон уже сегодня позволяет принимать иностранцев на службу по контракту.

Отток капитала из России за последние 16 лет составляет около триллиона долларов (данные ЦБ РФ), эта сумма сопоставима с полученным доходом от продажи нефти и газа. Таким образом, все заработанное на продаже нефти и газа Россия так или иначе отдает обратно. Получается, что нефть и газ Россия экспортирует почти бесплатно, на уровне себестоимости добычи.

Вот такой в нашей стране получился капитализм.

Капитализм - вообще ублюдочная система, даже в Европе.

Но российский капитализм - самый ублюдочный из всех, самый бесчеловечный.

Призрак капитализма, которым нас десятилетиями пугали большевики, нынче материализовался и вошел в дом каждого россиянина. Коль скоро ничто не предвещает скорого расставания с этим званным или незваным «гостем», полезно и даже необходимо познакомиться с ним поближе. Не обо всем, но о многом говорит в таких случаях родословная и происхождение интересующего нас предмета, суждение о нем третьих лиц. Совершенно неудовлетворенный откровенно тенденциозной марксистской характеристикой капитализма, я надеялся ознакомиться с более взвешенной и аргументированной его оценкой независимыми экспертами. Мне показалось целесообразным обратиться к труду одного из самых известных историков современности Ф. Броделя, так как уже сам заголовок его фундаментального, поистине циклопического труда обещал многое. Я рассчитывал получить у него ответы на следующие вопросы:

Что такое рынок, экономика, капитализм?

Чем отличается рыночная экономика от нерыночной?

Какую роль в становлении и развитии экономики играет человек – его коллективное и индивидуальное сознание?

Существуют или нет объективные закономерности, влияющие на рынок, или это необузданная и непредсказуемая стихия?

Откликается ли рынок на нужды человека или же он действует сам по себе, подчиняя себе волю и формируя потребности людей (иными словами: что первично - человек или экономика)?

Правомерно ли говорить о нравственности или безнравственности применительно к капитализму?

Случайно или вполне закономерно возник капитализм?

Почему он возник на Западе, а не на Востоке?

Увы, мои ожидания не оправдались. Броделя интересовали совсем другие проблемы. Тем не менее, ознакомление с его представлениями оказалось не только небесполезным, но и весьма интригующим. Прежде всего, вызвал удивление смысл, который он вкладывает в понятия «материальная цивилизация», «экономика», «капитализм». Под материальной жизнью он, по-видимому, понимает натуральное хозяйство, которое как «продолжение древнего общества, древней цивилизации» в средневековой Европе все еще давало до 30-40% национального продукта. Над нею, по мнению Броделя, с течением времени образуется вторая ступень пирамиды – экономика. «На первый взгляд экономика – это две огромные зоны: производство и потребление... Но между этими двумя мирами втискивается третий... – обмен, или, если угодно, рыночная экономика... Маркс ее обозначает как сферу обращения» (т.2, с.9). В 3-м томе (с.91) Бродель вновь возвращается к термину «материальная жизнь», характеризуя ее как «домашняя экономика», в противоположность «рыночной экономике».

Подобного рода дефиниции повергают в недоумение. В самом деле, Бродель опубликовал свой труд в 1979 г. Следовательно, он не мог не знать, что народное хозяйство СССР не только называлось, но и являлось фактически не рыночным, а административным, плановым, авторитарным. Означает ли это, что оно было натуральным? Конечно же, нет! Более того, было ли оно экономикой? Опять-таки, нет! Экономика по определению (от греч. oikos – дом, хозяйство и nomia – управление) – это рационально, осмысленно, экономно ведущееся хозяйство. Ни азиатский – традиционно аграрный (по Марксу), ни советский – новоизобретенный индустриальный (по Ленину) способы производства не затрудняли себя проблемой рентабельности или выгодности. (Брежнев только на 60 году советской власти открыл для себя прописную истину того, что «экономика должна быть экономной».) Советские экономисты, разумеется, кое-что подсчитывали, выводили ласкающие взор формулы, строили прогнозы, занимались статистическими выкладками, но сколько ни бились, не смогли преодолеть фатальную склонность планового хозяйства СССР к затратности, к неэкономности. Именно это ключевое свойство нерыночного хозяйства дает основание объединить аграрный азиатский и индустриальный советский способы производства (см. раздел 1.3). Экономика представляет собой хозяйство, производство и потребление, которые регулируются рыночными спросом и предложением. Следовательно, она не может быть нерыночной (как осетрина, которая, как известно, не бывает «второй» свежести).

С другой стороны, Бродель не видит разницы между простым натуральным обменом и рынком, при котором обмен совершается при посредстве денег. Кроме того, следует принимать во внимание, что участие денег составляет необходимое, но не достаточное условие существования рынка. Другая ключевая функция рынка состоит в его ощутимом влиянии на спрос и предложение. Вне спроса и предложения рынок не реален, а виртуален. В замкнутых автономных хозяйственных субъектах (автаркиях) древнего Востока 99% спроса удовлетворялось за счет внутреннего производства. Поэтому рынок там имел подсобное, второстепенное или даже третьестепенное значение, подобно колхозному рынку в СССР. Истинный же рынок или то, что подразумевается под маркетом, сложился только в эпоху античности. Можно ли, принимая во внимание это пояснение, безоглядно доверять Броделю? Очевидно – нет. Сомнение усиливается, когда мы переходим к определению им капитализма.

Последний, с точки зрения историка, есть третья ступень пирамиды, надстройка над (!) рыночной экономикой, отрицающая рынок как таковой. Это область противорынка – «царство изворотливости и права сильного... Именно там и располагается зона капитализма... как вчера, так и сегодня, как до промышленной революции, так и после нее» (т.2, с.220). И далее следует интереснейший пассаж, который следует воспроизвести: «Для Маркса капиталистическая система, когда она приходит на смену системе феодальной, была «цивилизаторской» в том смысле, что она порождает прогресс производительных сил... Для Ленина... капитализм, став на рубеже XX в. «империализмом», изменил свой смысл «лишь на определенной, очень высокой ступени своего развития, когда некоторые основные свойства капитализма стали превращаться в свою противоположность... [когда произошла] смена капиталистической свободной конкуренции капиталистическими монополиями. Свободная конкуренция есть основное свойство капитализма и товарного производства вообще». Бесполезно говорить, что я не согласен с ним в этом пункте. Но, добавляет Ленин, «монополии, вырастая из свободной конкуренции, не устраняют ее, а существуют над ней и рядом с ней». И тут я с ним совершенно согласен», – заключает Бродель (т.2, с.587).

Признаюсь, последняя фраза поставила меня в совершеннейший тупик. Мысль Ленина, обычно путано выраженная, здесь сформулирована предельно прозрачно: эволюция капитализма приводит к тому, что в нем в определенный момент наряду с конкуренцией возникает монополия. Бродель как будто бы не согласен ни с ним, ни с Марксом в том, что капитализм когда-либо поощрял конкуренцию. Но тогда как он мог согласиться с «добавкой» Ленина, продолжавшей развивать ту же «ложную» исходную идею? Тут, похоже, логики не больше, чем в его сентенции: «Ислам даже еще до того, как он появился, был (!) торговой цивилизацией» (т.2, с.567). Еще не появился, но уже был – занятно. М. Вебер в 1904 г. объяснял рождение капитализма особенностями европейского духа. В. Зомбарт (1912 г.) ссылался на присущий европейцам рационализм мышления. Ни та, ни другая интерпретация не удовлетворяют Броделя. Он предлагает иной, более «материалистический» подход, подчеркивая, что для Вебера и Зомбарта «любое объяснение капитализма сводилось к некоему структурному и бесспорному превосходству западного «духа». В то время как превосходство это... порождено было случайностями, насилием истории, неверной сдачей карт в мировой игре», (т.2, с.590). Однако самое поразительное открывается читателю далее. В 3-м томе своего труда Бродель, отвергая претензии европейцев на особость их духа, утверждает, что именно Европа послужила «чудовищным орудием мировой истории» (т.3, с.88). Иначе говоря, случайное насилие привело к появлению в ней капитализма, из-за чего она превратилась в источник мирового зла. Мысль оригинальная и, безусловно, фантастическая.

Ход истории, в самом деле, и прихотлив, и подчас загадочен. К тому же она действительно умело использует механизм случайности для достижения целей прогресса. Но в гипотезе, что она «неверно сдает карты», или «не ведает, что творит» – все же больше мистики, чем материализма. Кстати говоря, в пользу веберо-зомбартовской концепции свидетельствует факт, приводимый самим Броделем. Обсуждая условия возникновения капитализма, он ссылается на наблюдение французского консула в Сардинии в 1816 г. Последний сетовал на необычайный консерватизм местных «диких» крестьян, «которые стерегут свои стада или пашут свои поля с кинжалом на боку и с ружьем на плече... В этот архаичный мир ничто не проникало с легкостью, даже культура картофеля... Опыты с картофелем были освистаны и сделались посмешищем; попытки разведения сахарного тростника... оказались предметом зависти, и невежество или злоба покарали их как преступление: работники, доставленные [на остров] с большими затратами, были убиты один за другим» (т.2, с.245).

Подводя итоги рассмотрению обстоятельств возникновения капитализма, Бродель, с одной стороны, ограничивается на редкость малозначащими фразами, с другой – делает удивительные заключения: «Процесс капиталистического развития... мог протекать лишь на основе определенных экономических и социальных реальностей, которые открыли или, по крайней мере, облегчили ему путь». И продолжает: «Первое очевидное условие: жизнеспособная и прогрессирующая рыночная экономика. Этому должен способствовать ряд факторов – географических, демографических, сельскохозяйственных, промышленных, торговых. Ясно, что такое развитие происходило в масштабах всего мира... в Индии, Китае, Японии, до определенной степени – в Африке и уже везде в Америке...». Разумеется, вовсе не обязательно любить Европу, но уважать факты следует при всех обстоятельствах. За многие тысячелетия существования цивилизации в Индии, Китае и Африке капитализм там самостоятельно не пустил корней и не привился. Японский капитализм возник под сильнейшим влиянием Запада. Не вполне ясно, что Бродель имеет в виду, упоминая об Америке. Если он подразумевает под ней доколумбову Америку, то опять-таки он заблуждается жесточайшим образом.

Развивая свое видение причин рождения капитализма, Бродель пишет: «Нужно было, чтобы наследства передавались, чтобы наследуемые имущества увеличивались, чтобы свободно заключались выгодные союзы, чтобы общество разделилось на группы, из которых какие-то будут господствующими... чтобы оно было ступенчатым». За столетие с лишком, пролегшее между Броделем и глубоко почитаемым им Марксом, про капитализм, я полагаю, можно было узнать много нового по сравнению с тем, что открылось идеологу мирового пролетариата. Тем не менее, историк не только ничего не прибавил к учению пророка, но даже обеднил его понимание механизмов образования капитала и формирования капитализма. Кстати говоря, когда Бродель включает в реестр необходимых условий возникновения капитализма возможность «свободного заключения выгодных союзов», он не учитывает того, что подобной свободы не было нигде на Востоке вплоть до XX столетия. Последний фактор, способствовавший появлению капитализма, состоял, по Броделю, в «своеобразной деятельности мирового рынка, как бы освобождающей от пут», а также в «международном разделении труда». Увы, и в этом откровении человек, мало-мальски знакомый с современной историей, не откроет для себя ничего оригинального. Поэтому не остается ничего иного, как самостоятельно искать ответы на вопросы, связанные с судьбой капитализма.

Но искать их мы будем не на пути «материалистического понимания истории». Как показывает опыт, этот путь роковым образом вынуждает исследователя совершать одну и ту же методологическую ошибку – оставлять вне поля зрения важнейший субъект истории – человека. Понять материалистов можно. Ибо, провозгласив – «человек», мы должны дать пояснение, какое содержание вкладываем в это понятие. Уже одно это связано с большими трудностями, даже если рассматривать человека как некий собирательный образ, как представителя массы, толпы, той или иной социальной среды, культурной традиции и т. д. К тому же, существует и такая точка зрения, что «реальной историей человечества, если бы таковая была, должна была бы быть история всех людей, а значит – история всех человеческих надежд, борений и страданий, ибо ни один человек не более значим, чем другой. Ясно, что такая реальная история не может быть написана».

Так что же связывать с понятием человека? Я полагаю – его сознание, разум. Ибо оно, в первую очередь, определяет его бытие. Первый «этаж» бытия (физиологические основания или основные потребности) обезьяны и человека в своих существенных чертах совершенно одинаков. Он один и тот же у всех людей, живших тысячелетия назад и ныне здравствующих. Различия проступают лишь на верхних «этажах» существования и притом настолько, насколько разнится их сознание – обезьяны и человека, тех или иных групп людей. Оно, и, прежде всего оно, делает нас всех похожими и непохожими друг на друга. И тогда, признав приоритет сознания над бытием, всемирную историю можно толковать как эволюцию наших индивидуальных и коллективных представлений в их взаимных противоречиях и разрешениях противоречий, конфликтах и разрешениях конфликтов. Эволюцию, которая порождает живопись Альтамиры и египетские пирамиды, производящее хозяйство и инквизицию, атомную бомбу и генную инженерию. При таком подходе мы должны будем признать справедливость мнения Вебера и Зомбарта о роли «духа» в возникновении капитализма. Правда, сугубый материалист Бродель требовал у них объяснений – откуда взялся этот самый дух?! Поскольку его оппоненты давно пребывают в мире ином, попытаемся взяться за решение этой задачи.

Выше нами воспроизводился «портрет» тацитовского германца, предка Канта и Гегеля. С точки зрения его современного потомка он вполне заслуживал определения дикаря. Я бы добавил – стадного дикаря, поскольку человек – общественное или стадное существо. Соответственно, оба раздела его сознания и его поведение регулировались уровнем социальности, свойственной его среде. В свою очередь последний (как тогда, так и сегодня) зависит от численности той устойчивой группы, в которой пребывает индивид большую часть времени. Чем меньше ее численность, тем значимей роль каждого отдельного индивида, и, наоборот, с ростом ее численности ценность индивида падает. Эта обратная зависимость имеет универсальный характер и, за редкими исключениями (аномалиями), относится к обществам любого типа. Председатель Мао публично заявлял, что готов пожертвовать жизнями 50 миллионов китайцев во имя светлого будущего. У горцев Кавказа судьба чуть ли не каждого жителя аула волнует весь аул – срабатывает инстинкт культурного самосохранения. При крайне низкой плотности населения Европы в начале новой эры, германцы, численность которых составляла от 0,5 до 3 млн. человек, могли себе позволить роскошь жить в праздности, пьянствовать, либо предаваться охоте, войнам и грабежам, не уделяя должного внимания пашне или домашнему скоту. Угроза голода еще не была реальностью. Поэтому ничто не препятствовало им вкушать прелести «демократии», выбирать вождей и конунгов (царей) по настроению. Предъявлять обвинение и требовать осуждения любого, кто, по их мнению, того заслуживал. Все важные для племени дела решать сообща, селиться, где душа пожелает, и не в городах, а каждый сам по себе, чтить многих богов и заниматься ворожбой.

Но время идет. Численность и воинственность германцев возрастают. Некоторые племена достигают размеров, при которых им становится тесно на их прежних землях. Готы, лангобарды, вандалы, бургунды, франки приходят в движение и... сталкиваются с римским миром. Но, сокрушив его, дикие победители, как и следовало, ожидать, перенимают у цивилизованных побежденных некоторые доступные их уровню развития представления и идеи. Так, очень ко двору приходится идея государственности, поскольку образовывавшиеся крупные союзы племен требовали осуществления более четкой, чем прежде структуры властной вертикали. Притом войны рождают не только героев, но и неудачников. А это приводит к социальному расслоению прежде однородного общества. Оно одних возносит вверх, других опускает. Ускоряет этот процесс и принятие христианства, несущего с собой опыт формирования иерархии духовной власти. В прежде рыхлом и аморфном человеческом стаде появляется ядро – центр конденсации государственных институтов, и обслуживающая их периферия. Коллективное сознание вынуждено смиряться с новыми реалиями, с потерей всеобщего формального равенства, с возникновением социальной пирамиды, усилением давления ее верхов на нижележащие ступени. Стадный инстинкт принимает форму резко выраженной поляризации, при которой горизонтальные связи дополняются вертикальными, становящимися со временем доминирующими. Одним словом, коллективное сознание германцев вступает на путь, «до боли» напоминающий путь, пройденный египетской, месопотамской, китайской, индийской и другими восточными цивилизациями.

Более того, существовали мощнейшие предпосылки к тому, чтобы германцы повторили судьбу этих предшественников: недуг абсолютизма поражал практически все монархии германских кровей вплоть до такой либеральной, как английская. Социально-стадные комплексы действуют безотказно. Противостоять им не в силах никто. Только счастливое сочетание экстраординарного стечения обстоятельств и уникальной специфики национального менталитета позволило древним грекам на время преодолеть в себе эту общечеловеческую слабость. Таким образом, все, казалось, восставало против появления механизмов свободной конкуренции и рыночных отношений в Европе, населенной и управляемой варварами. На первый взгляд, на ту же мельницу социального неравенства лила воду и частная собственность, которую германцы переняли у римлян. Ведь она, по мнению марксистов, только углубляет и расширяет пропасть между богатством и бедностью, между правоспособными и бесправными. Но мы ошибемся, если примем эту гипотезу как рабочую. Потому что ничем иным не объяснить то удивительное преображение коллективного сознания, которое произошло в XI-XIII вв. не только у италийцев – прямых потомков римлян, но и у германцев.

Если у древних греков возникновение идеи частной собственности явилось следствием гуманизации их менталитета, то у средневековых европейцев она (этот род собственности) послужила причиной той же гуманизации их сознания. Отметив это обстоятельство, будет, вероятно, уместным еще раз пояснить смысл сказанного. Социализация сознания проистекает из биполярной (двухполюсной) системы противопоставления индивидуализма и коллективизма. Члены сообщества, обладающие ярко выраженной индивидуальностью, утверждают себя над себе подобными обладателями обычных психо-интеллектуальных данных. Пирамида их отношений возводится на фундаменте принуждения-подчинения, которое принимается сначала как обычай, а затем закрепляется законодательно. В этой конструкции нет ничего противоестественного. Несмотря на то, что она не снимает противоречий между «верхами» и «низами», она отвечает очень важной цели: обеспечивает длительное, стабильное существование данной культурной общности. В этом ее сила. Ее слабость в том, что она не способна создавать условия для развития культуры, общества, человека .

Парадокс частной собственности состоит в том, что, порождая и углубляя имущественное неравенство в обществе, она вместе с тем делает проницаемыми этажи, разделяющие ступени социальной пирамиды. Она создает возможность свободнойциркуляции между ее «верхами» и «низами», нейтрализуя кастовые предрассудки и привилегии. Она оставляет обществу одну привилегию – свободу индивидуальной инициативы . Тем самым она преодолевает социально-стадные инстинкты и социалистический, т. е. эгоистический индивидуализм. Более того, она восстанавливает древние свободы взаимоотношений между людьми , основанные на естественном праве каждого индивида самостоятельно искать и находить свое место в жизни. Вместе с тем она сохраняет в целости иерархические институты (бюрократию), необходимые для функционирования государства. Частная собственность примиряет интересы индивида и социума, оставляя место их взаимному развитию .

Принципы гуманизма, порождаемые частной собственностью, не признают какого бы то ни было неравенства, кроме неравенства врожденных способностей. Именно этот принцип, не осознаваемый рационально, воспринимаемый на уровне интуиции или подсознания, и составил тот самый дух, который возродил античный капитализм, но уже в новом, европейском обличии. Это, однако, не значит, что Вебер и Зомбарт правы, приписывая ему собственно европейское происхождение. Европейцам повезло в том смысле, что они раньше других подверглись и дольше других испытывали на себе воздействие античности. Им повезло «географически». Круги, расходящиеся от греко-римского центра капитализма, сегодня уже достигли Восточной и Юго-Восточной Азии, и еще не известно, какой рывок совершит прогресс на их почве. Тем не менее, Европе, безусловно, следует воздать должное за то, что она придала капитализму новый импульс развития. Избавившись (благодаря кризису, граничившему с катастрофой) от внутреннего порока – детской болезни национальной ограниченности, обновленный капитализм трансформировался в явление культуры регионального масштаба.

Тем не менее, общие суждения о ключевой роли частной собственности в процессе генезиса европейского капитализма требуют исторического обоснования. Перейдем к фактам. По мнению Маркса – непререкаемого авторитета в глазах материалистов, первым фактором, обеспечившим переход от предкапитализма к капитализму, была «революция в отношениях земельной собственности». В чем же выразилась эта революция? В начавшемся процессе огораживания и перехода земли из общинной в частную собственность дворянства в Англии. (Английское дворянство, видите ли, пожелало заняться шерстяным бизнесом.) Произошло это событие в последней трети XV в. Итак, сам Маркс подтверждает связь рождения капитализма с частной собственностью. Но он относит место и время его генезиса, по сути дела, к пространственно-временной периферии процесса развития частной собственности «вширь и вглубь». Поскольку капитализм существует только как рыночное хозяйство, можно сказать, что возрождение европейского капитализма просто-напросто констатировало факт возрождения общеевропейских рынков производства, потребления и обмена . Бродель утверждает, что Европа вышла из состояния «прямого сельскохозяйственного потребления», т. е. натурального хозяйства и перешла к «непрямому сельскохозяйственному потреблению», т.е. к рыночным отношениям с середины XII в. В связи с этим было бы оправданным повторить, как это сделал он, слова Джино Лускато и Армандо Сапори: «именно тогда Европа узнала свое истинное Возрождение… за два-три столетия до традиционно признанного Возрождения XV в.» (т.3, с.91).

Но, справедливо сдвигая вперед дату (воз)рождения капитализма, Бродель, в отличие от Маркса, не улавливает связи этого явления с частной собственностью. «Разрыв между Западом и другими континентами углубился поздно, и приписывать его единственно лишь «рационализации» рыночной экономики… есть явное упрощение», – утверждает он (т.2, с.122). Странно, что при этом он не задается вопросом, благодаря чему сей разрыв возник, да еще и углубился. Он объясняет его, как можно догадываться, случаем, а мы – частной собственностью. Мы полагаем, что только свободное или хотя бы относительно свободное владение землей внушило европейскому земледельцу мысль о необходимости заботиться об улучшении методов её обработки, расширять кооперацию, концентрировать средства производства. В конечном счете, именно это обстоятельство способствовало созданию «громадного количества продукта, накапливавшегося в итоге уплаты повинностей натурой» (т.2, с.31).Эти все возраставшие излишки сельскохозяйственного производства, поступавшие из свободных крестьянских хозяйств и сеньоральных доменов в города, дали толчок развитию общеевропейской торговли.

Решающую роль в возникновении капитализма Бродель придает торговле на дальние расстояния, намекая, очевидно, на то, что его «зародыш» находился вне Европы. «Торговля на дальние расстояния раннего европейского капитализма, начавшаяся с итальянских городов, вела свое происхождение не от Римской империи. Она приняла эстафету у достигшей блестящего расцвета в XI-XIII вв. торговли мусульманской» (т.2, с.568). Заявление, безусловно, смелое. Было бы смешно отрицать наличие торговых связей между христианским Западом и мусульманским Востоком. Но приписывать последнему роль ведущего, на мой взгляд, тем более неправомерно. Если мусульманский мир оказал столь плодотворное влияние на Запад, то что помешало Востоку лидировать и далее, не «передавая эстафеты» и не «сходя с дистанции»? Ответ опять очевиден – отсутствие у него опоры на частную собственность. С другой стороны, Бродель преувеличивает и роль торговли на дальние расстояния как таковой. Античный капитализм в свое время зашел в тупик, в частности, и потому, что чересчур увлекся именно такого рода торговлей, не позаботившись о создании крепкого и устойчивого внутреннего рынка – надежного тыла. Наконец, укажем на еще один многозначительный штрих, свидетельствующий о связи возрождения европейского капитализма с частной собственностью. Оживление рынков производства и обмена в Европе начинается одновременно с рецепцией римского права , т. е. с заимствования его положений в дополнение к существовавшим «варварским правдам», не содержавшим положений о частной собственности .

Основную причину возрождения интереса к римскому праву, известному своей тщательной проработкой правовых норм, связанных с регулированием отношений, основанных на «чистой частной собственности», К. Батыр видит в следующем: «Распад феодальных отношений и растущая мощь городской буржуазии придали особое значение регулированию обязательных, договорных отношении. Закрепленное в сборниках кутюмов (обычаев) феодальное право, основанное, прежде всего на земельных отношениях, не содержало предпосылок для регулирования все усложнявшейся области договорного права. В то же время эти предпосылки заключало в себе римское право. Оно давало готовые формулы для юридического выражения производственных отношений развивающегося товарного хозяйства (курсив мой – Г.Г .)». Остается лишь добавить, что изучение и рецепция (ассимиляция, усвоение) этого «руководства по выращиванию капитализма» начались в Европе с XI в. Во Франции его преподавали в университетах уже с XII-XIII вв. Успех был столь велик, что по настоянию ревнивой церкви в Тюрингском университете чтение соответствующего курса на некоторое время было запрещено папской буллой.

Этика капитализма

Даже самые рьяные апологеты капитализма полагают, что его предназначение ограничивается созданием материальных благ и, соответственно, к нему неприменимы нравственные критерии. Недоброжелатели капитализма, напротив, считают его источником всевозможных зол именно в силу его аморальности, проистекающей из порочности природы частной собственности как таковой. Каковы же реальные взаимоотношения морали с собственностью, действительно ли между ними существует связь? По-видимому, да, ведь все, что, так или иначе, влияет на отношения между людьми, заслуживает нравственной оценки.

Ранее, подчеркивая различие между личной и частной собственностью, мы говорили о том, что водораздел между ними проходит по той роли, которую они выполняют в обществе. Всю собственность, имеющуюся в наличии у капиталистического общества в виде движимого и недвижимого имущества, А. Смит делит на две части. Ту часть, из которой извлекается доход, он именует капиталом – основным и оборотным. (В соответствии с доводами, изложенными в разделах 5.1.4 и 5.2, будем считать тождественными понятия «капитал» и «частная собственность».) Другую часть суммарной собственности общества, идущую на непосредственное потребление, Смит никак не определил. (Поэтому мы за неимением иного определения отнесем ее к личной собственности). Частная собственность выполняет также две функции. В ее «прямую обязанность» входит производство и обмен товаров и услуг. Кроме того, она несет дополнительную нагрузку по содержанию государственного аппарата: властных структур, вооруженных сил, бюрократии и т. д.

В хозяйствах с азиатским (социалистическим) способом производства роль частной собственности выполняет личная собственность формально свободных производителей (крестьян и ремесленников, как, скажем, в средневековой России) и государственная собственность (как, например, в СССР). В этих обществах государство представляет не только верховный правитель и его приближенные, но также и весь верх сословной пирамиды – привилегированные классы – обладатели крупной собственности, находящейся в личном пользовании и не участвующей в рыночном производстве и обмене. Происхождение и назначение этого рода собственности секрета не представляет. Во всех цивилизациях Востока она существует для удержания власти одной и той же несменяемой касты избранных, для сохранения социального неравенства.

Госсобственность СССР и стран соцлагеря также образовалась благодаря эксплуатации формально свободных рабочих и колхозников в целях формирования новой правящей элиты – касты большевиков или номенклатуры. Этот вид собственности мы вправе толковать как социалистический. Таким образом, мы различаем три (исторически) главных рода собственности . Во-первых, личную , идущую непосредственно на потребление и на производство в мелком натуральном хозяйстве восточного типа. Во-вторых, частную (капитал), участвующую, в первую очередь, в производстве и обмене товаров и услуг и уж затем, во вторую очередь, в поддержании государственного сектора. В-третьих, социалистическую , предназначенную для сохранения государства авторитарного типа.

Именно к этой последней собственности применимы определения «аморальная», «циничная», безнравственная», так как она создает, консервирует и охраняет отношения между людьми, унижающие человеческое достоинство. О ней-то можно и необходимо говорить словами Прудона – «собственность есть кража» или Цезария Гейстербахского – «всякий собственник есть либо вор, либо наследник вора». Собственность всех авторитарных режимов, всех «богоизбранных» возводилась на крови или трудом непосредственных участников натурального производства. Социалистическая собственность создавалась благодаря войнам и грабежам, обману и прочим способам грубого или изощренного насилия меньшинства над себе подобным большинством. Инстинктивное стремление к верховенству, к власти присуще, как мы помним, не только человеку, но и большинству общественных животных. Такова дань социальности. И вот на этой первой, социалистической стадии цивилизации человек почти «дословно» воспроизводит поведение, свойственное стадным животным.

Отчего так страстно «рвался в социализм» охотник-собиратель доисторического прошлого с ярко выраженными индивидуалистическими наклонностями? Оттого, что нищая коммунистическая община не давала ему возможности утолить свои рефлексы, свою жажду власти. Он отыгрался сполна за все предыдущие ожидания, когда демографическая и экологическая ситуации предоставили ему шанс порушить былое равновесие и попрать общину ногой. Установив вожделенную власть над людьми, социалист обрел, тем самым, власть над вещами. А, вкусив прелесть этой последней, он уже не мыслил расстаться с нею. Плутарх рассказывает, что, одержав победу над персидским царем Дарием, Александр Македонский захватил его лагерь. Обозрев неслыханную для греков роскошь, изумленный Александр заметил: «Вот это, по-видимому, и значит царствовать!»

Принципиально иной способ самоутверждения избрали те, кто утверждал свою индивидуальность трудом даже в совершенно неподходящих условиях первобытного коммунизма. Этнографы именуют их «бигменами» – большими людьми, большими трудягами (b-индивиды). Поддержку своему стремлению к независимости от общины они искали во власти над вещами. Эта тактика не приносила успеха до тех пор, пока общество, ставшее социалистическим, не приняло и не усвоило понятие о собственности как таковой. Привыкание общества к самому факту существования личной и социалистической собственности должно было бы, на первый взгляд, упростить признание и частной, капиталистической собственности. Но этого не произошло. Причина проста: личную собственность породило социальное неравенство, частная же собственность фактически покушалась на сам институт социальной иерархии, на кастовые предрассудки. И инстинкт самосохранения подсказывал миру личной собственности, что попустительствовать частной собственности – значит подрывать устои его всевластия. Чутье не обманывало его.

Частная собственность действительно взрывала священные обычаи, делящие людей на благородных и низких не по их делам, а по происхождению. Она взрывала порядки, которые оценивали людей по заслугам предков, а не по собственным достоинствам, проявляющимся не на поле брани, т.е. в разрушении, а на стезе производства, т.е. в созидании. Она распространяла свое влияние не с мечом в руках и не с ложью на устах, но с калькулятором в голове. Она искала покровительство у Гермеса, а не Ареса. Она приучала общество к невиданным ранее принципам здоровой конкуренции, к динамике , к умению смотреть в будущее, а не равняться на прошлое. Античный поэт-аристократ Феогнид изливал желчь по поводу утери старинной знатью своих привилегий в следующих словах:

Кто одевал себе тело изношенным мехом козлиным

И за стеной городской пасся, как дикий олень, –

Сделался знатным отныне. А люди, что знатными были,

Низкими стали. Ну, кто б все это вытерпеть мог?

Частная собственность изменила даже отношение людей ко времени. Оно стало приобретать вещественную ценность. В письмах к Луцилию римлянин Сенека писал: «Время убегает безвозвратно, кто не знает этого? И тот, кто всегда помнит об этом, принимает свои меры, а беспечный разве одолеет работу?» Частная собственность обнаружила еще одно дарование, неведомое социалистической собственности. Она оказалась способной порождать самою себя … при выполнении условия, чтобы расходы не превышали доходы. Один из состоятельнейших людей своего времени Цицерон говаривал, что своими богатствами он обязан следованию этому принципу. Эпоха Возрождения вернулась к сходному толкованию функции частной собственности. Паоло Чертальдо (XIV в.) настоятельно советовал: «Ежели у тебя есть деньги, не останавливайся, не держи их мертвыми при себе, ибо лучше трудиться впустую, нежели впустую отдыхать , ибо даже если ты ничего не заработаешь, трудясь, то, по крайней мере, не утратишь привычку к делам… утруждай себя непрестанно и старайся заработать… Прекрасная вещь и великая наука зарабатывать деньги, но прекрасное и еще более великое качество – умение их расходовать умеренно и там, где сие нужно». Близкий образ мышления был свойствен и одному из лидеров Реформации Ж. Кальвину. Наконец, А. Смит, обобщая поучительный опыт рождения и умножения частной собственности, утверждал: «Бережливость, а не трудолюбие, является непосредственной причиной возрастания капитала. Правда, трудолюбие создает то, что накопляет сбережение. Но капитал никогда не мог бы возрастать, если бы бережливость не сберегала и не накопляла».

Для XV-XVIII веков характерны несколько стадий развития капитализма: это торговый капитализм и мануфактурный. Основными формами организации производства стали капиталистическая простая кооперация (КПК) и капиталистическая сложная кооперация (мануфактура). Капиталистическая простая кооперация (КПК) – это единство совместных действий и форма объединения. Это кооперация однородного (одинакового) конкретного труда. Она может принимать различные формы:

1) скупка готовых изделий купцом;

2) авансирование или кредитование тех или иных работ, купец в этом случае выступает ростовщиком;

3) система раздач, купец – ростовщик – предприниматель контролирует почти весь процесс производства псевдосамостоятелыных ремесленников-надомников.

Фернан Бродель объединяет вторую и третью формы, называя такое производство «надомничеством». Надомничество – такая форма производства, при которой купец выступает как работодатель. Простая кооперация появилась задолго до капитализма, но только капиталистическая свобода – свобода личная и материальная сделали КПК явлением повсеместным. Исследователи находят надомничество в XIII веке и в XVIII, но пик его приходится на XVI столетие. Приведем источник. Путешественник пишет о швабских деревнях начала XVIII века: «Было лето, все женщины вышли из домов, сидели на пороге своих жилищ. И каждая …усердно занималась работой: пряла кружева, черные или белые, или «блонды», в которых переплетались льняные, золотые и шелковые нити. В конце недели кружевница отнесет плоды своего труда либо на соседний рынок, либо же чаще всего – скупщику, который авансировал ее сырьем, рисунками, привезенными из Голландии, и который оставил за собой ее продукцию. Тогда она купит растительного масла, немного мяса, риса для воскресного пиршества». Оказывается, знаменитые голландские кружева делались в швабских деревнях, удивлялся путешественник.

Вторая стадия развития капитализма – это мануфактурная стадия. Маркс считает, что с середины XVI века до последней трети XVIII в Западной Европе был мануфактурный период капитализма. Мануфактура – это относительно крупное капиталистическое предприятие, основанное на разделении наемного труда и ремесленной технике. Она возникла в XV-XVI вв. и в конце XVIII была заменена машинным производством. Владельцами мануфактур были купцы, разбогатевшие ремесленники, работали же на них наемные рабочие или псевдосамостоятельные мелкие ремесленники. Основными типами были рассеянные, смешанные и централизованные мануфактуры. Основой их развития не могло служить цеховое ремесло с его полицейско-запретительными уставами. Поэтому первые мануфактуры появились в сельской местности на базе промыслов. Мануфактура вышла из простой кооперации. Первоначально, купец-предприниматель занимался скупкой и продажей готовой продукции самостоятельных сельских ремесленников (например, тканей, сукна). Затем он стал привозить ремесленникам сырье, в дальнейшем и более совершенные станки. Таким образом, он отрезал ремесленника от рынка готовых изделий, от рынка сырья, а, предоставив ему станки – фактически подчинил себе все производство. Бывшие самостоятельные ремесленники превратились в наемных рабочих, получающих заработную плату. Единственное, что осталось у них в собственности – это домашняя мастерская. Такая форма организации производства есть рассеянная мануфактура. Постепенно предприниматель мог выделить одну или несколько операций и сосредоточить их в отдельной мастерской под одной крышей (например: процесс крашения тканей – красильня). Так появились смешанные мануфактуры. Третий тип – централизованные предприятия, их предприниматель создавал сам: строил большую мастерскую, покупал оборудование, сырье, нанимал рабочих, т.е. контролировал весь процесс производства. Централизованная мануфактура была двух разновидностей: гетерогенная и органическая. Гетерогенная мануфактура – это объединение в одной мастерской рабочих различных специальностей, связанных между собой последовательным выполнением всех операций по изготовлению сравнительно сложного продукта. Например, суконная мануфактура, кроме ткачей здесь работают валялыцики, прядильщики, красильщики и т.д.

Органическая мануфактура объединяет в одной мастерской рабочих одной специальности с последующим расчленением однородных работ на более детальные операции, закрепленные за отдельными работниками. Примером может служить красильная мастерская. Органическая централизованная мануфактура была более прогрессивной по сравнению с гетерогенной, ибо она давала более высокую производительность труда, высокое качество за счет расчлененности производства и, стало быть, более высокую прибыль. Действительно, в органической мануфактуре разделение труда достигает своего предела, каждый работник выполняет одну или две операции, благодаря чему становится виртуозом своего дела, а его инструменты приобретают такую степень специализации, что это вплотную подводит к созданию машин и механизмов. Правда, в XVI-XVII вв. мануфактур было еще не очень много. Карл Маркс считал, что «мануфактура выделялась как архитектурное украшение на экономическом здании, широким основанием которого было городское ремесло и сельские побочные промыслы». (Маркс К. Капитал. – Т. 23, с. 381).

То есть мануфактура существовала в феодальном окружении и часто подвергалась преследованиям как со стороны цехов, так со стороны государства. Примером может служить Испания XVI столетия.

Развитие капитализма в сельском хозяйстве шло параллельно с появлением мануфактур. Удобно это проследить на истории XVI века. Согнав крестьян с земли, лендлорды сосредоточили в своих руках огромные земельные владения. Часть земель они сдавали в аренду крестьянам или зажиточным горожанам.

1. Первоначальной формой такой аренды была издольщина.

Исследователи находят ее в Англии, Франции, Италии, Германии, России! Издольщина – вид аренды (сдачи во временное пользование) земли, при которой землевладельцу уплачивается арендная плата в форме определенной доли урожая (половина, треть, десятина и т. д.). В жизни бывало по разному: иногда земельный собственник давал арендатору землю, семена, инвентарь. Порою издольщик сам, целиком или частично обеспечивал свое хозяйство семенами, а также живым или мертвым инвентарем. Арендатор не всегда самостоятельно обрабатывал землю, он мог прибегнуть к наемному труду – сдать часть земли субарендатору. Осенью издольщик отдавал часть урожая собственнику земли, часть продавал, часть оставлял себе на питание и посев. Рента при издольщине носила полуфеодальный характер.

В Англии издольщина постепенно уступает место чисто капиталистической форме предпринимательства – фермерству. Фермер арендовал большой по площади участок земли у лендлорда и платил за нее твердо установленную плату. Он сам покупал семена, инвентарь, сам оплачивал труд наемных рабочих. Естественно, такое хозяйство мог вести только состоятельный человек. В дальнейшем он мог выкупить землю у лендлорда и стать ее собственником. Так создавалось крупное капиталистическое хозяйство. И вновь сделаем оговорку – таких хозяйств в XVI веке было очень немного, новое всюду жило рядом со старым – феодальное дворянство, зависимые крестьяне были повсеместно. Уже во Франции развитие капитализма в сельском хозяйстве шло медленнее, чем в Англии. В таких же странах, как Германия, Чехия, Италия, Испания общее историческое развитие оказалось заторможенным и пошло по пути регресса. Здесь феодальное дворянство было настолько сильным, что сумело с помощью государства уничтожить элементы прогресса в промышленности и сельском хозяйстве. В этих странах в середине XVI в. начался процесс рефеодализации.

В странах необратимого развития капитализма технический и экономический прогресс вызвал к жизни новые классы и новый облик государства.

сайт - Социалистический информационный ресурс [email protected]

Всё чаще как от представителей буржуазии и её пособников, так и от наших пока ещё несознательных товарищей, попавших в сети буржуазной пропаганды, слышатся речи о том, что все экономические и социальные проблемы в России отнюдь не из-за капитализма, не из-за той общественно-экономической формации, при которой эксплуатация человека человеком считается нормой, а из-за того, что у нас сейчас как раз таки «недокапитализм» вместо полноценного, правильного капитализма «как на западе». Приверженцы такого мнения, основываясь на самых бездарных мифах буржуазной пропаганды, выражают уверенность в том, что коммунизм в целом и в своей первой фазе - социализме - в частности противоречит сам себе, что лишь «правильный» капитализм способен обеспечить действительное равенство возможностей, честную конкуренцию и доступные каждому жизненные блага. Разумеется, такой подход не имеет ничего общего с объективной действительностью, что мы и собираемся доказать в этой статье с позиций марксизма.

Условно всех сторонников существования в России какого-то особого «неправильного» капитализма можно разделить на две части, исходя из предоставляемых ими аргументов.

Первая часть приводит в качестве доказательств следующие доводы:

— в России нет рынка в привычном понимании этого слова, так как всяческие его проявления тут же национализируются или подавляются всевозможными нормами и ГОСТами;
— монополии, занимающие в РФ основную долю экономики, нехарактерны для «правильного западного» капитализма;
— «правильный» капитализм полностью исключает этатизм, который является главной причиной образования монополий, поэтому в России сейчас государственный капитализм;
— «правильный» капитализм смог обеспечить необходимыми благами цивилизации даже самые бедные слои населения, тогда как в странах с «неправильным» капитализмом все материальные блага захватила коррумпированная «верхушка»;
— «правильный западный» капитализм отличает отсутствие в прошлом «коммунистических экспериментов»;
— деиндустриализация, характерная для «российского» капитализма, не является проблемой «западного» капитализма, потому как мы сейчас живём в постиндустриальном обществе.

Нетрудно заметить, что первая часть приверженцев такой концепции развития капитализма исходит в своих доказательствах не просто не с позиций марксизма - она исходит с ярых антимарксистских позиций, полностью отрицая элементы марксизма, характеризующие капиталистический способ производства.

Вторая же часть сторонников существования «некапиталистической» России допускает в своих аргументах отдельные элементы марксизма, описывающие капитализм, но делает упор на то, что существующий ныне российский строй как раз таки не соответствует описанному Марксом капитализму.

В качестве доказательств используются следующие тезисы:

— экономика РФ является в основном сырьевой, что позволяет собственникам добывающих предприятий получать основной доход не от прибавочной стоимости, создаваемой наёмными работниками, а от продажи почти необработанного сырья, приносящего ренту;
— одними из основных форм получения прибыли капиталистами в России являются торговля и спекуляция, а отнюдь не наёмный труд.

Давайте разберём каждое утверждение по порядку. Итак, начнём с положения, связанного с отсутствием в России «здорового» рынка с действительной свободной конкуренцией . Чтобы доказать, что это отнюдь не проблема придуманного буржуазными деятелями с либеральными взглядами «неправильного российского» капитализма, обратимся к его марксистскому пониманию. В своём развитии капитализм проходит через следующие стадии:

• первоначальное накопление капитала, когда происходит переход от простого товарного производства к капиталистическому посредством превращения рабочей силы в товар, а средств производства - в капитал;
• свободная конкуренция, существование которой неминуемо ведёт к концентрации капитала и созданию монополий;
• империализм или монополистический капитализм - последняя, завершающая стадия развития капитализма, которая создаёт условия для пролетарской революции.

То есть отсутствие свободной конкуренции в России не есть та самая отличительная черта «российского» капитализма от «западного» - это лишь одна из стадий его развития . «Но тогда из этого следует, что на «западе» капитализм остановился в развитии на стадии свободной конкуренции, ведь все мы знаем, что, например, в США или Германии каждый может открыть «своё дело» и жить счастливо» , - возразят несогласные. Это совсем не так, потому что на стадии империализма крупные монополии будут способствовать всё большей пролетаризации мелкой буржуазии, более не способной конкурировать с огромными предприятиями.

Разберём следующее положение, вытекающее из предыдущего, - занимающие основную долю экономики РФ монополии не характерны для «правильного западного» капитализма . Как уже было отмечено выше, монополизм или империализм есть высшая стадия капитализма. На этой стадии происходит концентрация капитала, возрастает процент наёмных работников к общему количеству населения вследствие невозможности конкуренции мелкой и средней буржуазии с монополиями, используется механизм монопольных цен для перераспределения прибыли в руки монополистов. В условиях империализма крупная буржуазия фактически контролирует экономику любого буржуазного государства, что и происходит в странах «правильного западного» капитализма.

США, Великобритания, Германия, Франция и другие страны «первого мира» являются сейчас империалистическими государствами , в которых экономическая и политическая жизнь общества контролируется крупными монополиями так же, как и в современной России. Но империализм не статичен. Монополии, уничтожая свободную конкуренцию, вступают в борьбу между собой, создавая кризисы, которые являются причинами «отката» империализма до классического капитализма, который посредством конкуренции снова превращается в монополию, империализм.

Этатизм является причиной образования монополий, поэтому он не характерен для стран, идущих по пути «правильного» капиталистического развития, а в России наблюдается государственный капитализм - ещё один аргумент, в котором донельзя запутаны все основные смыслы. Мы уже разобрались в том, что монополии отнюдь не являются нехарактерными элементами капиталистических стран, вступивших в стадию империализма, поэтому является грубой ошибкой утверждать, что этатизм в экономике есть причина образования монополий. Здесь важно понимать, что государственный капитализм ни в коем случае не равен государственно-монополистическому капитализму - форме, которую империализм приобретает в процессе своего развития для удержания власти капитала в условиях её кризиса.

Именно монополизация и является причиной соединения финансовой олигархии, представленной монополиями, и государственного аппарата, а не наоборот, как утверждают представители буржуазии и её подпевалы, ссылаясь на работы Мюррея Ротбарда и других видных представителей либертарианства. В основе же государственного капитализма лежит как раз недостаточное накопление капитала, которое является признаком ранней стадии развития капитализма. Государственное вмешательство в этом случае призвано ускорить процесс развития капитализма. Но не стоит путать ни государственный капитализм на ранних стадиях развития капиталистического общества, ни государственно-монополистический капитализм с описанной Лениным государственно-капиталистической монополией, которая является переходной формой от капитализма к социализму.

Следующее искромётное заявление либерально настроенной буржуазии состоит в том, что «правильность» «западного» капитализма заключается в высокой потребительской способности всех слоёв населения. В России же, как и в других странах «неправильного» капитализма расцвету потребительского рая мешает коррумпированная «верхушка». Стоит ли говорить о том, что потребительская способность не является критерием развития общества? Возможно, личностям с мелкобуржуазным сознанием свойственна «колбасная» логика, ставящая во главу угла мерянье машинами, айфонами и количеством устриц, съеденных на обед, но по-настоящему прогрессивный человек не станет определять общественное развитие сортами колбас и марками автомобилей.

Но речь даже не об этом - неужели сторонники «правильного» капитализма никогда не задавались вопросом, почему жизнь в странах «западного» типа капитализма хороша даже среди пролетариата?

Чтобы найти ответ на этот вопрос, достаточно посмотреть на положение абсолютного большинства жителей стран «третьего мира», куда «правильные» капиталистические государства любезно перенесли основное своё производство. Отдавая права первопричины бедной жизни голодающего населения стран с «неправильным» капитализмом коррумпированности правящей «верхушки», великие буржуазные аналитики лишь расписываются в своей неграмотности. Такое представление не имеет ничего общего с объективной действительностью, потому что коррупция никак не может являться причиной «неправильного» капитализма, зато она может являться и является следствием самого капиталистического строя.

В марксистском понимании коррупцией можно назвать метод достижения буржуазией своих экономических интересов, нарушающий буржуазное же законодательство. Буржуазные законы принимаются для подавления эксплуатируемого класса. При диктатуре буржуазии государственная власть сосредоточена в руках класса капиталистов, представители которого трактуют свои законы так, как захотят. Коррумпированная власть - это лишь ещё один порок изжившей себя общественно-экономической формации, который не является маркером «правильности» или «неправильности» капитализма, а присущ абсолютно всем капиталистическим государствам.

Рассмотрим очередной случай вопиющей безграмотности и лжи: «правильный» капитализм отличает отсутствие в прошлом «коммунистических экспериментов». Наверняка в мелкобуржуазном сознании либералов и либертарианцев нет места заботам о жизни абсолютного большинства населения, не имеющего собственности на средства производства, а потому вынужденного продавать свою рабочую силу за копейки, потому они и забыли о том, что до победы революции в России рабочий класс абсолютно во всех странах «правильного» капитализма находился на положении, не сильно отличающемся от положения рабов при рабовладельческом строе. Именно страх перед всемирной социалистической революцией в XX веке заставил капиталистов идти на уступки пролетариату.

И конечно, как же без сказок о «постиндустриальном обществе», присущем «западному» капитализму, где доминирует сфера услуг - просто вишенка на торте. Снижение доли пролетариата и повышение доли «постиндустриальных» бездельников в странах «правильного» капитализма достигается путём всё того же переноса производства в страны Африки, Азии и Латинской Америки с «неправильным» капитализмом. Рабочие в этих странах только во сне видят потребительский рай «постиндустриального общества», а наяву работают в нечеловеческих условиях за гроши, чтобы потом какой-нибудь «постиндустриальный» менеджер со своего смартфона рассказывал всем байки о «правильном» капитализме и о том, что не существует никакой прибавочной стоимости.

Поговорим об описанной вначале второй части приверженцев разделения капитализма на «правильный европейский» и «неправильный российский» . Как было отмечено ранее, эти сторонники мифов и заблуждений не пренебрегают марксистским пониманием капитализма, однако от этого их утверждения не становятся объективными. Рассмотрим несколько их заявлений.

Так как экономика РФ в основном является сырьевой, большую часть дохода российским капиталистам приносит не прибавочная стоимость, создаваемая наёмными рабочими, а рента, возникающая от продажи практически необработанного сырья. Добыча сырья - это производство, охватывающее сразу несколько отраслей (сама добыча, обработка, транспортировка и т. д.) Неверно утверждать, что нефть и газ сами по себе, находясь в недрах, имеют какую-то ценность - они приобретают её после некоторых проделанных с ними манипуляций. В нефтегазовой сфере и смежных с ней отраслях занято колоссальное количество наёмных рабочих, создающих прибавочную стоимость для российских капиталистов. Без их труда российские капиталисты не смогли бы продать ни барреля нефти, ни кубометра газа.

Следующее утверждение: одними из основных форм получения прибыли капиталистами в России являются торговля и спекуляция, а отнюдь не наёмный труд. Такой способ получения дохода был характерен для 90-х, в период первоначального накопления капитала, когда после победы реакции российский капитализм только начал своё развитие. Существуя в условиях давления европейского и американского империализма, «молодой» российский капитализм, расхищая социалистическую собственность, утверждался самыми гнусными методами. В период тотальной резкой деиндустриализации наёмный труд приносил действительно не самую большую часть прибыли. Однако с 2000-х годов российский капитализм вступает в стадию империализма и государственно-монополистического капитализма, и основным источником его дохода становится именно прибавочная стоимость, получаемая использованием наёмного труда.

Как можно было видеть, практически все доказательства сторонников мифа о существовании «правильного» и «неправильного» капитализма базируются на никак не соответствующих действительности таких же мифах. Коммунистам и всем прогрессивно настроенным сознательным трудящимся важно понимать, что никакой «правильный» капитализм не даст им освобождения от гнёта капитала, потому как не существует никакого «правильного» и «неправильного» капитализма.

Даже те наёмные работники, которые неплохо живут в империалистических странах Северной Америки и Европы, всё равно эксплуатируются капиталистами; они также должны понимать, что их товарищи в странах «третьего мира» испытывают на себе все самые страшные ужасы капиталистической эксплуатации.

Необходимо понять, что только коммунизм сможет обеспечить действительное равенство всех членов общества, что только он уничтожит эксплуатацию и приведёт нас к миру, где «свободное развитие каждого является условием свободного развития всех».